ЛИТИЕРС

[Astrolog]

Песнопения жнецов. На прошлых страничках была предпринята попытка показать, что в Мамы Хлеба и Жатвенной Деве мы имеем макеты Деметры и Персефоны. Для их полного сходства не хватает, вообщем, одной значимой черты. Основным эпизодом в греческом мифе является погибель и воскресение Персефоны; конкретно он вместе с представлением о Персефоне как о богине плодородия связывает миф с культами Адониса, Аттиса, Осириса и Диониса, конкретно благодаря наличию этого эпизода миф становится частью нашего исследования трудности умирающего бога. Остается установить, не берет ли представление о ежегодных погибели и воскресении бога, играющее настолько важную роль в великих греческих и восточных культах, свое начало в сельских ритуалах, которые земледельцы и виноградари справляют посреди хлебных скирд и виноградных лоз. Нам, как мы признавали выше, обычно, неопознаны народные суеверия и обычаи старых. Но в данном случае мрак, окутывающий истоки античной религии, не является, к счастью, совсем непроницаемым. Центрами культов Осириса, Адониса, и Аттиса были, как понятно, соответственно Египет, Сирия и Фригия. Во всех этих странах часть обрядов, связанных с жатвой и сбором винограда, стала предметом наблюдения; их сходство меж собой и их сходство с государственными ритуалами поражало уже старых. Их сопоставление с жатвенными ритуалами современных фермеров и первобытных народов способно пролить свет на истоки интересующих нас обрядов. Мы со ссылкой на авторитет Диодора Сицилийского уже упомянули о том, что египетские жнецы имели обыкновение причитать над первым срезанным снопом, призывая при всем этом богиню Исиду, прародительницу земледелия. Греки дали жалобной песне египетских жнецов заглавие "Манерос". Манерос, ежели верить их разъяснению, был единственным отпрыском египетского царя и изобретателем земледелия. Опосля его безвременной кончины он стал объектом народных причитаний. Но своим возникновением на свет имя Манерос, видимо, должно ошибочно понятой формуле maa-ne-hra ("приди в дом"), обнаруженной во почти всех египетских текстах, к примеру в погребальном песнопении по Исиде из Книжки Мертвых. Можно потому представить, что возглас maa-ne-hra, который египетские жнецы распевали над сжатым хлебом, являлся погребальным гимном духу хлеба (Исиде либо Осирису) и мольбой о его возвращении. А потому что оплакивали жнецы 1-ый сноп, можно представить, что египтяне считали, что конкретно в нем пребывает дух хлеба, который находит погибель под ударами серпа. Обитатели Малайского полуострова и острова Ява также, как мы проявили, считают, что Душу Риса, Жену и Жениха Риса олицетворяют 1-ые сжатые колосья. Фермеры в неких областях Рф обращаются с первым снопом практически так же, как остальные народы обращаются с крайним снопом. Срезает его, приносит в дом и ставит в красноватом углу рядом со святыми иконами сама хозяйка; обмолачивают это зерно также раздельно, и на будущий год часть его примешивают к семенному зерну. В графстве Абердин крайний сноп, обычно, шел на изготовка clyack, а в неких, правда редких, вариантах 1-ый сноп там обряжали дамой и торжественно вносили в деревню.

[Astrolog]

Фрэзер следует тут, как и в остальных главах собственного труда, теории Вильгельма Маннхардта - Вильгельма Вундта о духах плодородия (либо духах хлеба), составлявших основной предмет культа у европейских земледельческих народов: См.: "Mannhardt W. Roggenwolf und Roggerihund. Danzig, 1865; Die Komdamonen. Berlin, 1869 и др. Теория Маннхардта в текущее время практически общепризнана в науке. Но в научной литературе есть и пробы ее опровергнуть. Так, к примеру, шведский этнограф Карл фон Сюдов решительно отторгает уверительность приводимых Маннхардтом и Фрэзером примеров веры в хлебных духов, воплощенных в первом либо крайнем снопе; все эти примеры он считает не народной, а кабинетной фантазией ученых "мифологической школы", в особенности самого Маннхардта. Что все-таки касается обрядов с первым и с крайним снопом, то это просто чувственная ассоциация: все 1-ое и крайнее вообщем постоянно завлекает внимание человека уже по одному тому, что как-то выделяется из общего ряда. См.: van Sydow С. Selected papers on folklore. Published on the occasion of his 70-th birthday. Copenhagen, 1948. Земледельцы Финикии и Западной Азии во время сбора винограда, а ежели судить по аналогии, может быть, и во время сбора хлеба пели жалобную песнь, похожую на "Манерос" египетских жнецов. Греки называли это финикийское песнопение "Лином" либо "Айлином" и лицезрели в нем, подобно "Манеросу", скорбную песнь о погибели юноши по имени Лин. Лин, ежели верить преданию, был воспитан некоторым пастухом, но растерзан его собаками. На самом же деле имя Лин (либо Айлин), как и имя Манерос, видимо, появилось благодаря недоразумению и является не чем другим, как скорбным кличем ai lanu, что означает "горе нам", который финикийцы испускали, оплакивая Адониса; по последней мере, поэтесса Сафо считала Адониса и Лина двойниками. Сафо (Сапфо) - профессиональная древнегреческая поэтесса (VII в. до н.э.), родом с острова Делос, создатель почти всех лирических и эротических стихов, гимнов, од и др. Оказала чрезвычайно огромное влияние на позднейшее развитие греческой и римской поэзии. Аналогичный скорбный напев под заглавием "Борм" (Bormus) либо "Борим" (Borimus) пели жнецы-мариандины в Вифинии. О Борме понятно, что это был статный парень, отпрыск царя Упиаса (Upias) либо какого-то другого обеспеченного и авторитетного человека. В один прекрасный момент в летний день он следил за работой жнецов в поле и пошел принести им воды напиться, больше его не лицезрели. Жнецы пустились на поиски Борма, обращаясь к нему с жалобными призывами, которые с того времени постоянно продолжают звучать во время жатвы. Умерщвление духа хлеба. Аналогичное фригийское песнопение, исполняемое во время сбора урожая, другими словами во время жатвы и обмолота, носило заглавие "Литиерс". Согласно одному преданию, Литиерс был побочным отпрыском фригийского царя Мидаса и жил в Келенах. Он был жнецом и владел большущим аппетитом. Когда какой-либо чужеземец попадал на поле либо проходил мимо него, Литиерс давал ему вдосталь наесться, после этого вел"в поля на берегах реки Меандра и заставлял нажимать совместно с ним. В итоге он обвязывал чужеземца колосьями в виде снопа, отсекал ему голову серпом и уносил его тело прочь. В конце концов в напарники ему попался Геркулес, который серпом отсек голову самому Литиерсу и выбросил его тело в реку. А потому что Геркулес, как докладывают, убил его в точности этим же методом, каким убивал остальных сам Литиерс, мы заключаем, что и крайний кидал тела собственных жертв в реку. Ежели верить иной версии предания, отпрыск Мидаса Литиерс имел обыкновение вызывать остальных на состязание в скорости жатвы и в случае победы убивал их цепом; в один красивый день он нарвался на наиболее качественного жнеца, который убил его.

[Astrolog]

Есть основания считать, что эти предания о Литиерсе содержат в для себя описание фригийского жатвенного обычая. Определенных лиц, появлявшихся на поле во время жатвы, в особенности чужестранцев, фригийцы разглядывали как воплощение духа хлеба; жнецы хватали их, вязали в снопы и обезглавливали, после этого кидали их завернутые в колосья тела в воду, разумеется видя в этом средство вызова дождика. Основанием для такового догадки является, во-1-х, сходство предания о Литиерсе с жатвенными ритуалами евро крестьянства, а во-2-х, людские жертвоприношения, совершаемые первобытными народами, для того чтоб содействовать урожайности их полей. В этом предании, ежели сопоставить его с европейскими жатвенными ритуалами, внимания заслуживают три пт: 1) состязание в скорости жатвы и завязывание людей в снопы; 2) умерщвление духа хлеба либо его представителей; 3) отношение к сторонним людям либо к прохожим-чужестранцам, появившимся в поле во время сбора урожая. 1. Пример современной Европы указывает, что человек, сжинающий, вяжущий либо обмолачивающий крайний сноп, становится предметом грубого обращения со стороны остальных участников жатвы. Его, к примеру, завязывают в крайний сноп и в таком виде таскают либо возят на тележке повсюду, колотят, окатывают водой, кидают в навозную кучу и т. д. Даже ежели таковой человек избавлен от грубых проделок, он становится посмешищем, и считается, что в течение года с ним обязано приключиться какое-нибудь несчастье. Вот почему у жнецов возникает естественное нежелание нажимать, молотить, вязать крайний сноп, которое к концу этих видов сельскохозяйственных работ вдохновляет фермеров вступать в соревнование меж собой и стараться как можно скорее окончить свою часть работы, чтоб избежать незавидной участи быть крайним. К примеру, в окружении Миттельмарк, в Пруссии, когда уборка ржи подступает к концу и предстоит приступить к вязке крайних снопов, вязальщицы выстраиваются в два ряда лицом друг к другу. Перед каждой из их лежит по снопу и по соломенному жгуту. По условному сигналу они приступают к вязке снопов; вязальщица, закончившая крайней, подвергается осмеянию со стороны собственных товарок. Не достаточно того, связанному неудачливой вязальщицей снопу придают человечий вид, именуют его Стариком, и ей приходится нести его во двор усадьбы, где жнецы водят вокруг нее хоровод. Потом они приносят Старика к владельцу и вручают его с таковым напутствием: "Мы принесли владельцу Старика. Пусть хранит он его до того времени, пока не раздобудет новейшего". После чего Старика прислоняют к дереву, и он навечно остается в данной позе, служа предметом почти всех шуток. Когда в Ашбахе (Бавария) жатва близится к завершению, жнецы молвят: "Ну а сейчас прогоним Старика", и любой из их принимается нажимать собственный клочок поля с вероятной быстротой; тому, кто крайним сжинает несколько оставшихся колосьев, другие торжествующе кричат: "Старик-то у тебя". В других вариантах неудачливому жнецу надевают черную маску на лицо и женскую одежду (ежели это жница, на нее надевают мужской костюмчик). Начинаются танцы. За ужином Старик получает двойную порцию еды. Что-то схожее происходит во время обмолота. Стариком тут именуют человека, нанесшего крайний удар цепом. Во время ужина, устраиваемого в честь молотильщиков, он должен есть из крынки и много пить. Не считая того, над ним всячески насмехаются и дразнят до того времени, пока он не отделывается от дальнейших приставаний тем, что угощает других бренди и пивом.

[Astrolog]

Подобные состязания в жатве, молотьбе и вязке снопов во время сбора урожая появляются из нежелания становиться предметом насмешек, достающихся в удел тому, кто кончает работу крайним. Не следует забывать, что в таком человеке лицезреют представителя хлебного духа, и это находит конкретное выражение в том, что его (либо ее) обвязывают хлебными колосьями. Приведем еще несколько примеров этого обычая. В селении Клоксин (близ городка Штеттина) участники уборки урожаев кричат даме, которая вяжет крайний сноп: "Что, заполучила Старика? Сейчас держи его". А в первой половине XIX века в обычае местных фермеров было обвязывать гороховой травой саму эту даму и под звуки музыки приводить ее в усадьбу; там жнецы плясали с ней до того времени, пока ее гороховое покрывало не спадало с нее. В остальных селениях Штеттинского округа при загрузке крайней тележки любая из дам также старается не остаться в хвосте. Ведь даме, погрузившей в тележку крайний сноп, дают прозвище Старик; ее с головы до ног заворачивают в хлебные колосья, не считая того, ее украшают цветами, а на голову ей водружают также увитый цветами соломенный шлем. Во главе праздничной процессии эта дама несет жатвенную корону местному помещику; высказывая ряд хороших пожеланий в его адресок, она держит корону над его головой. На танцах, которые устраиваются прямо за сиим, за Стариком остается право выбора напарника; протанцевать с ним (поточнее, с ней) считается особенной честью. В селении Гоммерн (поблизости городка Магдебурга) жнеца, сжавшего крайний сноп, нередко закручивают в колосья настолько основательно, что с огромным трудом можно додуматься о наличии снутри снопа человека. В таковой упаковке какой-либо дюжий жнец взваливает его для себя на спину и под веселые клики участников жатвы таскает по полю. В селении Нейхаузен (близ Мерзебурга) жнеца, срезавшего крайний сноп, заматывают овсяной травой и величают Овсяным Человеком; вокруг него танцуют остальные жнецы. Обитатели Бри (Иль-де-Франс) завязывали в 1-ый сноп самого владельца поля. В Дингелыптете Эрфуртского округа до первой половины XIX века держался обычай завязывать в крайний сноп человека, которому давали прозвище Старик и под клики ликования и звуки музыки привозили а деревню на крайнем возу. По прибытии в усадьбу Старика прокатывали вокруг гумна и обливали водой. В Нёрдлингене (Бавария) человека, который на обмолоте нанес крайний удар цепом, завертывают в сотому и катают по току. В неких частях Оберпфальца (Бавария) о таком человеке молвят, что он "заполучил Старика". Его завертывают в траву и несут к другу, который еще не закончил обмолот. В Силезии дама, сжавшая крайний сноп, становится предметом различных грубых шуток. Ее пихают, сбивают с ног, завязывают в сноп и прозывают Хлебной Куколкой (Kornpopel). "В базе всех этих обычаев лежит представление о том, что хлебный дух (либо Старик) изгоняется из крайнего сжатого либо обмолоченного снопа и проводит зиму в амбаре. Во время сева дух ворачивается на поля и вновь становится силой, содействующей росту хлебных всходов". 2. Переходя ко второму пт сравнения предания о Литиерсе с европейскими жатвенными ритуалами, следует отметить, что в крайних дух хлеба во время жатвы либо обмолота предается погибели. В Ромсдале и остальных областях Норвегии по завершении сенокоса обитатели молвят: "Сенной Старик убит". О человеке, который наносит крайний удар при обмолоте, баварцы в зависимости от убираемой культуры молвят, что он убил Хлебного, Овсяного либо Пшеничного Человека. В кантоне Тийо (Tillot), в Лотарингии, фермеры бьют цепами, обмолачивая остатки зерна, и восклицают при всем этом: "Старуху мы убиваем! Мы убиваем Старуху!" Старенькых дам, ежели таковые в доме имелись, заблаговременно извещали, чтоб они удалились, по другому их забьют до погибели. Недалеко от Рагнита (в Литве) фермеры оставляют крайний пучок зерна в поле со словами: "Там посиживает Старуха (Boba)". После чего кто-либо из юных жнецов точит косу и одним массивным взмахом срезает пучок. О таком жнеце молвят, что "он отсек Бобе голову". Он воспринимает от владельца валютный подарок, а хозяйка выливает ему на голову кувшин воды. По другому сообщению, в Литве каждый участник жатвы торопится поскорее совладать со собственной работой. Ведь в крайних колосьях обитает Ржаная Старуха; отставший жнец убивает ее и тем навлекает несчастье на свою голову. В селении Вилькишкен (в районе Тильзита) крестьянин, жнущий остаток зерна, известен как "убийца Ржаной Дамы".

[Astrolog]

В той же Литве считается, что духа хлеба убивают не только лишь во время жатвы, но также во время молотьбы. Когда остается обмолотить крайние снопы, молотильщики, как по команде, вдруг отступают на пару шажков, после этого начинают работать цепами с вероятной быстротой и азартом, пока не доходят до крайней связки. Они набрасываются на нее прямо-таки с обезумевшой яростью и, напрягая все силы, осыпают сноп ударами до того времени, пока не раздается отрывистая команда старшего: "Стой!" Человека, цеп которого крайним погрузился на зерно опосля того, как была отдана эта команда, его товарищи здесь же окружают с возгласами: "Он убил наповал Ржаную Старуху!" Для того чтоб искупить свою провинность, таковой человек должен угостить всех бренди. Человек, оставшийся крайним на молотьбе, как и крайний во время жатвы, получает прозвище "убийцы Ржаной Дамы". Время от времени в Литве в роли убитого духа хлеба выступала кукла. Из хлебных колосьев изготовляли женскую фигурку, ее наряжали и помещали на гумне под снопами, которые подлежали обмолоту в последнюю очередь. Молотильщик, ударивший крайним, "убивал Старуху". Мы уже сталкивались с примерами сожжения изображений хлебного духа. В крайний день уборки урожая обитатели Ист-Райдинга (графство Йорк) соблюдают обычай "сожжения старенькой колдуньи". На костре, разожженном в поле, они сжигают маленький сноп. На том же костре поджаривают горох, который и съедают, запивая изрядной дозой пива. Мужчины и девушки прыгают рядом с огнем и забавляются тем, что чернят друг дружке лица сажей. Время от времени представителем духа хлеба является человек, который забирается под крайние снопы. Молотильщики делают вид, что на нем обмолачивают крайнее зерно. Односельчане молвят, что "Старика избили до погибели". В остальных вариантах под дробилку, как мы лицезрели, совместно с крайним снопом заталкивают супругу владельца типо с целью обмолотить ее, а потом делают вид, что ее провеивают. В Тирольском селении Фольдерс за шиворот тому, кто закончил обмолот крайним, заталкивают хлебную шелуху, а на шейку вешают венок из травы. Ежели это человек высочайшего роста, считается, что и хлеб в последующем году поднимется высоко. Потом человека обвязывают колосьями и кидают в реку. В Каринтии тому, кто крайним нанес удар цепом на молотьбе, и тому, кто развязал на току крайний сноп, связывают руки и ноги соломенными жгутами, а головы их увенчивают коронами из травы. После чего их лицом друг к другу сажали на волокушу и, прокатив по деревне, сталкивали в ручей. Обычай кидать в источник либо окатывать водой представителя духа хлеба является, обычно, дождевыми чарами. 3. До этого времени в роли представителей духа хлеба выступали по большей части мужчины либо дамы, которые жнут, вяжут либо обмолачивают остаток хлеба. Сейчас нам предстоит заняться вариантами, в каких дух зерна представлен или чужестранцем, проходящим мимо поля жатвы (как в предании о Литиерсе), или человеком, посещающим его в первый раз. Жнецы и молотильщики по всей Германии имеют обыкновение хватать захожих чужаков и, связав их веревками из стеблей, держать в плену до того времени, пока они не уплатят выкуп. Схожим же образом обращаются с самим владельцем и с теми из его гостей, которые в первый раз возникают на поле либо на току. Время от времени им просто набрасывают на руку, ногу либо шейку веревку. Зато в остальных вариантах их по всем правилам заматывают в колосья. Так, в Солёре (Норвегия) в сноп завязывают хоть какого человека (будь то владелец либо чужак), зашедшего на поле; таковой человек должен заплатить выкуп. Когда землевладелец в окрестностях Соеста в первый раз посещает свои поля, на которых идет уборка льна, его с головы до ног заворачивают льном. Местные дамы также окружают прохожих, обвязывают их льном и требуют выкупа. В Нёрдлингене фермеры набрасывают на чужаков соломенные веревки и, завязав в сноп, держат их в плену до того времени, пока те не откупятся. Как обладатель усадьбы в Хазельберге (Западная Богемия) отсылает остатки урожая на ток, фермеры обвязывают его стволами и принуждают откупиться пирогами.

[Astrolog]

Инсценировка завязывания землевладельца в крайний сноп до этого времени практикуется в Пютанжском окружении в Нормандии; так, по последней мере, было в конце XIX века. Это завязывание - дело рук дам. Они набрасываются на собственника хватают его за руки и за ноги и распластывают на крайнем снопе. Потом они делают вид, что связывают его, и диктуют ему условия, которые он должен соблюсти во время жатвенного ужина. Ежели владелец воспринимает условия, его отпускают и дают ему подняться. Когда во время жатвы в Бри (Иль-де-Франс) мимо поля проходит какой-либо чужак, местные фермеры пускаются за ним в погоню. Ежели им удается его догнать, они завязывают его в сноп и по очереди кусают его лоб, восклицая: "Ты понесешь ключ от поля". Идиоматическое выражение "получить ключ" участники уборки урожая в данной и в остальных местностях употребляют в смысле "сжать, связать и обмолотить крайний сноп". Потому данное выражение синонимично фразам "Ты заполучил Старика" либо "Ты - Старик", обращенным к человеку, сжавшему, связавшему либо обмолотившему крайний сноп. Когда, как это происходит в Бри, чужака завязывают в сноп и, обращаясь к нему, молвят: "Ты понесешь ключ от поля", это обращение синонимично выражению: "Ты - Старик", другими словами ты - воплощение хлебного духа. Ежели отлично одетый чужак во время уборки хмеля пройдет мимо хмельника, дамы схватят его, опрокинут в корзину для сбора хмеля, покроют листьями не выпустят до того времени, пока тот не заплатит штраф. Итак, как и Литиерс в древности, участники уборки урожая в Европе имели обыкновение хватать прохожего и завязывать его в сноп. От европейских фермеров нельзя, вообщем, ждать, что для вящего сходства с Литиерсом они станут отсекать пленнику голову. Но, хотя они не принимают настолько крутых мер, их язык и жестикуляция свидетельствуют о таком намерении. К примеру, ежели владелец, хозяйка либо чужак в 1-ый день сбора урожая в Мекленбур-ге показываются на поле либо просто проходят мимо, все косари разом оборачиваются в их сторону и начинают точить косы, в такт проводя по ним точильным камнем. Потом дама, руководящая косцами, направляется к прохожему и обвязывает его левую руку лентой. Прохожий должен откупиться уплатой штрафа. Когда в окрестностях Ратцебурга владелец либо другое принципиальное лицо возникает на поле, жнецы прекращают работу и в полном составе направляются к нему; мужчины держат косы впереди себя. Поравнявшись с владельцем либо прохожим, мужчины и дамы выстраиваются в ряд. Косцы упирают свои косы в землю, как они делают это при их заточке, снимают головные уборы и вешают их на лезвия. Их управляющий выступает вперед и произносит речь. После чего косцы по условному знаку разом начинают со звоном точить косы. Потом вперед выступают две сноповязалыцицы; одна из их обвязывает владельца либо чужака хлебными колосьями и шелковой лентой, а иная декламирует стихотворное послание. Ниже приводятся эталоны речей, которые произносят в таковых вариантах участники жатвы. В неких частях Померании фермеры останавливают каждого прохожего, преграждая ему путь веревкой из плетеных стеблей. Косари окружают его и приступают к заточке кос, а старший посреди их говорит: Вот люди готовы, Изогнуты косы. Хлеб уродился велик и мал. Необходимо скосить государя. Опосля таковых слов жнецы опять принимаются точить косы. В селении Рамин Штеттинского округа к чужаку, окруженному жнецами, обращаются с таковыми словами: Мы, государь, поразим Тебя своим клинком, Которым косим мы Пажити и луга. Косим князей и лордов, Жажда - фермеров удел. Ежели же государь Средств на водку даст, Шуточке конец придет. Ежели ж не внемлет он Нашей мольбе обычный, Вправе наш клинок разить. Молотильщики также разглядывают чужаков как воплощение хлебного духа и обращаются с ними подходящим образом. Когда в Видингхарде (Шлезвиг) на ток приходит чужак, к нему обращаются с вопросцем: "А не обучить ли тебя танцу цепа?" Ежели он соглашается, то его шейку, как как будто это сноп, стягивают 2-мя частями цепа и сжимают так сильно, что он чуток не задыхается. В случае возникновения на току чужака во время молотьбы в неких приходах Вермланда (Швеция) молотильщики молвят, что "обучат его молотильной песне". Они стягивают его шейку цепом, а туловище жгутом из травы.

[Astrolog]

Ежели на ток заглядывает незнакомая дама, молотильщики, как мы уже лицезрели, стягивают ее туловище цепом, а шейку венком из хлебных колосьев, восклицая при всем этом: "Поглядите-ка на Хлебную Даму! Посмотрите! Ах так смотрится Хлебная Дева!"Итак, в Европе в XIX веке с лицом, срезающим, связывающим либо обмолачивающим остаток хлеба, обращаются как с воплощением хлебного духа: заворачивают его в колосья, разыгрывают его убийство сельскохозяйственными орудиями и кидают в воду. Сходство этих обрядовых действий с преданием о Литиерсе обосновывает, что крайнее является подлинным описанием старого фригийского жатвенного ритуала. Но раз в современных параллелях этого обычая сцена умерщвления людского воплощения хлебного духа с необходимостью выпадает (самое большее, оно инсценируется), лучше показать, что в первобытных обществах во время сельскохозяйственного ритуала, имеющего целью содействовать плодородию полей, обычно, приносили людские жертвы. Поясним это положение при помощи примеров. Принесение человечьих жертв ради посевов. Индейцы-гуайакиль в Эквадоре во время посева приносили в жертву кровь и сердца людей. Народность каньяр (современное заглавие куэнка) - также в Эквадоре - во время сбора урожая каждый год приносила в жертву сотку малышей. Положить конец этому кровавому обычаю в течение долгого времени не могли цари Кито, перуанские инки и испанские завоеватели. Когда в жертву солнцу в Мексике во время праздничка жатвы приносили первины урожая, меж 2-ух больших качающихся камешков клали осужденного, и камешки, сталкиваясь вместе, раздавливали его. Останки жертвы погребали, после этого устраивался пир и танцы. Это жертвоприношение было понятно под заглавием "встреча камешков". Древнейшие мексиканцы, как мы знаем, приносили людские жертвы также на различных шагах созревания маиса, при этом возраст жертв соответствовал возрасту маиса: во время сева приносили в жертву новорожденных малышей, когда начинали пробиваться побеги - малышей старшего возраста, и так до полного созревания маиса, когда в жертву приносили стариков. При всем этом мексиканцы очевидно считали, что схожее соответствие делало само жертвоприношение наиболее действующим. Каждый год во время засева полей краснокожие племени пауни приносили людскую жертву. Это жертвоприношение им типо предписала Утренняя Звезда либо некоторая птица, которую Утренняя Звезда направила послом к индейцам. Пауни хранили чучело данной птицы, считая его сильно работающим талисманом. Они пребывали в убежденности, что прямо за непринесением данной жертвы безизбежно последует неурожай маиса, бобов и тыкв. В жертву приносили пленников обоих полов: Жертву одевали в самые калоритные и дорогие одеяния, кормили отборной едой и держали в полном неведении относительно уготованной ей судьбы. Довольно откормив жертву, ее в присутствии бессчетных зрителей привязывали к кресту, плясали ритуальный танец, а потом разрубали ей голову томагавком и пронзали стрелами. По сообщению 1-го торговца, индианки отрезали после чего от тела жертвы кусочки мяса и смазывали ими свои мотыги. Но это сообщение отрицает иной купец, присутствовавший при данной церемонии. Сразу опосля совершения этого ритуала краснокожие приступали к севу. Сохранилось подробное сообщение о принесении пауни в жертву девушки из племени сиу в апреле 1837-го либо 1838 года. Это была женщина четырнадцати-пятнадцати лет, пауни содержали ее в течение 6 месяцев и отлично с ней обращались. За два дня до принесения в жертву ее водили от вигвама к вигваму в сопровождении совета вождей и воинов в полном составе. У каждого вигвама женщина получала полено и незначительно краски, все это она передавала стоящему рядом с ней воину. Так она обходила все вигвамы и везде получала одни и те же подарки. 22 апреля в сопровождении воинов, любой из которых держал в руках по два полена, приобретенных от девушки, ее вывели для принесения в жертву. Одну половину тела девушки выкрасили красноватой, а другую - темной краской. Ее привязали к какому-то подобию виселицы и некое время жарили на медленном огне, после этого расстреляли из лука. Управляющий жертвоприношения вырвал из груди жертвы сердечко и жадно съел его. Тело еще не успело остыть, как пауни отделили мясо от костей, порезали его маленькими кусками, сложили в плетенки и отнесли их на примыкающее поле. Там верховный вождь взял из плетенки кусочек мяса и выдавил из него кровь на лишь что посеянные зерна. Другие краснокожие следовали его примеру: обагрив кровью все семечки, они засыпали их землей. Согласно другому сообщению, тело жертвы превращали в месиво, которым натирали и обрызгивали не только лишь маис, но также картофель, бобы и остальные семечки, чтоб сделать их плодородными. При помощи данной жертвы краснокожие рассчитывали вырастить обильный сбор.

[Astrolog]

Цари Западной Африки в прошедшем раз в год в марте месяце приносили в жертву мужчину и даму. Убив лопатами и мотыгами, их зарывали среди лишь что вспаханного поля. В Лагосе (Гвинея) существовал обычай каждый год прямо за весенним равноденствием сажать на кол молодую даму, чтоб обеспечить неплохой сбор. Совместно с ней в жертву приносили овцу и коз, мясо которых совместно с плодами маиса и банана подвешивали на кольях по обе стороны от девушки. Жертв этого разряда воспитывали в королевском гареме, и местные фетишеслужители оказывали на их разумы настолько мощное влияние, что девушки с радостью выходили навстречу собственной судьбе. В прошедшем схожую жертву раз в год приносили в Бенине (Гвинея). Маримы (marimos), племя бечуанского происхождения, также во имя урожая приносят людскую жертву. На эту роль, обычно, выбирают крепкого мужчину низкого роста. Его берут силой либо опаивают, а потом заводят в поля, где, по их собственному выражению, в качестве "семени" предают погибели посреди посевов пшеницы. Опосля того как кровь жертвы свернулась на солнце, маримы сжигают ее совместно с лобной костью, приросшим к ней мясом и мозгом. Пепел рассеивают по земле, чтоб сделать ее плодородной. Остальная часть его тела съедается. Багобо, обитатели Минданао, 1-го из Филиппинских островов, приносят людские жертвы перед началом сева риса. Жертвой служит раб, которого разрубают на части в лесу. Туземцы бонтоки, жители внутренней части острова Лусон (Филиппинские острова), являются страстными охотниками за головами. Охотятся они в большей степени во время сева и сбора риса. Для того чтоб рис отлично поднялся, обладатель каждого участка должен зарыть по наименьшей мере одну голову во время сева и одну во время жатвы. Для этого бонтоки группами по двое либо трое человек отправляются на охоту, устраивают жертве (будь то мужчина либо дама) засаду, отрубают ей голову, руки и ноги и при великом ликовании односельчан поспешно ворачиваются с этими трофеями в деревню. Поначалу черепа подвешивают на ветвях высохших деревьев, стоящих рядом с каждой деревней и окруженных большими камнями, которые служат сиденьями. Вокруг этого дерева бонтоки пляшут, пируют и напиваются допьяна. Когда мясо отделится от черепных костей, человек, добывший голову, относит череп домой и хранит как реликвию; его соплеменники так же поступают с руками и ногами. Сходного обычая придерживаются члены другого племени во внутренней части острова Лусон - апайо. У лхота-нага, 1-го из бессчетных одичавших племен, населяющих глубочайшие лесистые равнины, которые связывают горы с плодородной равниной реки Брахмапутры, был обширно всераспространен обычай отсекать головы, руки и ноги попадавшихся им навстречу людей и зарывать их в полях для обеспечения неплохого урожая. К людям, с которыми они обходятся настолько бесцеремонным образом, они не питают ни мельчайшей неприязни. В один прекрасный момент лхота-нага содрали кожу с живого мальчугана, разрезали его на кусочки, которые распределили посреди обитателей деревни; те положили их в закрома, чтоб таковым образом отвратить от себя все напасти и получить хороший сбор. Одна из дравидских народностей Индии, гонды, имела обыкновение похищать мальчиков-брахманов, которых они предназначали для принесения в жертву по различным поводам. Во время сева и сбора урожая гонды устраивали праздничное шествие, после этого убивали 1-го из таковых юношей, уколов его отравленной стрелой. Кровью жертвы обрызгивали распаханное поле либо спелое зерно, а тело поедали. Оараоны (либо ураоны) из Чота-Нагпура поклоняются богине по имени Анна-Куари, способной давать неплохой сбор и делать человека богатым. Но, для того чтоб побудить богиню оказать помощь, ей необходимо принести в жертву человека. Такового рода жертвоприношения, как нам понятно, невзирая на внимательность английских властей, всекрете совершались вплоть до начала нашего века. Жертвами, обычно, являются несчастные беспризорные малыши, чье исчезновение не может вызвать никакого шума. В апреле и мае месяце ораоны рыщут повсюду. В таковой период иностранцы не решаются в одиночку ходить по стране, а предки не отпускают малышей в тропические заросли и на пастбища. Выследив жертву, разбойник перерезает ей гортань и уносит с собой высшую часть ее безымянного пальца и нос. Богиня может, по поверью, поселиться в доме хоть какого человека, принесшего ей жертву, и плодородие его поля с сих пор удваивается. Поселившись в доме, богиня воспринимает вид молодого малыша. Когда обладатель дома приносит неочищенный рис, он берет богиню и катает ее по куче риса, чтоб удвоить ее размеры. Но скоро Анна-Куари приходит в беспокойство, а успокоить ее можно лишь кровью новейших жертв.

[Astrolog]

Самый узнаваемый вариант периодического принесения в жертву людей ради содействия урожаю мы находим у иной дравидской народности Бенгалии - кондов, либо кандов. Свои сведения о их мы черпаем из письменных отчетов английских чиновников, которые посреди XIX века вели борьбу с сиим обычаем. Конды приносили жертвы богине земли по имени Тари Пенну либо Бера Пенну. Числилось, что с их помощью можно получить неплохой сбор и предохранить его от вредителей и стихийных бедствий. Конды убеждали, а именно, что жертвы нужны при возделывании куркумы, потому что без кровопролития куркума-де не могла бы налиться глубочайшим красноватым цветом. Богиня соглашалась принять жертву, либо, как они ее называли, мериа, лишь при том условии, что за нее заплатили либо ежели она предназначалась для данной цели с рождения, другими словами или была отпрыском принесенного в жертву отца, или с юношества готовилась папой либо опекуном на эту роль. Под давлением нужды конды часто продавали собственных малышей "в убежденности, что души их наверное обретут блаженство и что нет ничего наиболее знатного, ежели погибель на благо населения земли". В один прекрасный момент человек из племени пануа стал при очевидцах осыпать некоего конда проклятиями и кончил тем, что плюнул ему в лицо. Дело в том, что этот конд продал в жертву свою дочь, на которой собирался жениться этот человек. Группа кондов, присутствовавших при всем этом инциденте, незамедлительно протиснулась вперед, чтоб утешить собственного соплеменника таковыми словами: "Твой ребенок дал свою жизнь ради жизни всего живого. Богиня земли своими руками сотрет этот плевок с твоего лица". Нередко, до того как принести людей в жертву, их годами кормили и поили. Их считали созданиями священными и обращались с ними с последней предупредительностью, даже с цветом поклонения. Везде они были желанными гостями. По достижении зрелости юношу-мериа, обычно, женили на девушке, также предназначавшейся в жертву; совместно с ней он получал земляной надел и скот. Потомство их также обрекалось на принесение в жертву. Местные племена, кланы и деревни приносили жертвы богине земли как на праздничках годового цикла, так и в особенных вариантах. Повторяющиеся жертвоприношения были организованы таковым образом, что каждый глава семьи по наименьшей мере один раз в год имел возможность получить для собственных полей клочок людского мяса; это происходило, обычно, во время сева основной возделываемой культуры. Принесение племенных жертв совершалось в последующем порядке. За 10 либо 12 дней ранее действия жертву освящали тем, что в первый раз состригали ее волосы. Поглядеть на жертвоприношение собирались толпы людей; находиться при всем этом не возбранялось никому, потому что приносилась жертва на благо всего населения земли. Ритуалу предшествовали некоторое количество дней необузданного разгула и неприкрытого распутства. За день до совершения этого ритуала жертву, одев в новое платьице, в сопровождении праздничной процессии, музыки и танцев вели из деревни в рощу мериа, как называлась группа нетронутых топором больших деревьев, возвышающихся недалеко от деревни. Там жертву привязывали к столбу, который в других вариантах ставили меж 2-мя кустиками санкиссара, умащивали перетопленным водянистым маслом из молока буйволицы и куркумой и украшали цветами. В течение всего дня жертве оказывали знаки уважения, практически ничем не отличающиеся от поклонения. Конды боролись меж собой за то, чтоб добыть на память мелкие части ее тела; капельку раствора куркумы, которым смазывали жертву, либо каплю ее слюны они, в особенности дамы, считали очень сильными волшебными средствами. Под звуки музыки масса собравшихся пускалась вокруг столба в пляс и, обращаясь к земле, повторяла: "О боже, мы приносим для тебя жертву. Дай же нам неплохой сбор, неплохую погоду и доброе здоровье". Потом, обращаясь к жертве, люди говорили: "Мы приобрели тебя, мы ведь не захватили тебя силой. Сегодня мы, в согласии с обычаем, приносим тебя в жертву, не беря на душу никакого греха". Днем в день жертвоприношения разгул, чуть прервавшись, возобновлялся и длился до пополудни, когда процессия направлялась к месту принесения жертвы. Жертву вновь умащивали, любой из присутствующих прикасался к смазанной части ее тела и вытирал замасленные руки о свою голову. В неких местах жертву водили по всей деревне; одни отрывали пряди ее волос, остальные выпрашивали каплю слюны и, получив, смазывали ею голову. Потому что жертву нельзя было связывать, то, чтоб она не могла оказывать какое-либо сопротивление, ей переламывали кости рук и, ежели необходимо, ног; но нередко в схожих предосторожностях не было нужды, потому что жертва становилась невменяемой от лишнего потребления опиума. Метод предания погибели в различных местах разнился. Почаще всего прибегали к удушению. Зеленоватый ствол дерева расщепляли в пары футах ниже середины; в расщелину вставляли шейку (в других местах грудную клеточку) жертвы, и жрец при помощи подручных сжимал ствол изо всех сил. Потом жрец топором наносил жертве легкую рану, после этого масса набрасывалась на несчастного и отрывала мясо от костей, оставляя нетронутыми голову и внутренности. Время от времени человека заживо разрезали на части. В Чинна-Кимеди жертву протаскивали по полям в окружении толпы, которая, не касаясь головы и кишок, ножиками отрубала мясо до того времени, пока человек не погибал. Иным всераспространенным методом умерщвления было привязывание жертвы к хоботу древесного слона, вращающегося на крепком столбе; по мере вращения масса вырезала из жертвы, пока в ней еще теплилась жизнь, кусочки мяса. В неких селениях майор Кэмпбелл нашел до 14-ти древесных слонов для жертвоприношений. В одном районе жертву медлительно жарили на огне. Там строили маленький помост со скатами, как у крыши, на который клали жертву со связанными веревками руками и ногами. К несчастному прикладывали пылающие головни так, чтоб он как можно больше перекатывался вниз и ввысь по скатам; чем больше слез он проливал при всем этом, тем паче обильными обещали быть дождики. На последующий день тело разрезали на кусочки.

[Astrolog]

Люди, специально отряженные для данной цели от каждой деревни, быстро уносили с собой отрезанные кусочки мяса. Для того чтоб убыстрить их доставку на место назначения, время от времени их передавали, как эстафету, и перебрасывали на расстояние 50-60 миль со скоростью почтовой кареты. До прибытия этого мяса все люди, оставшиеся в деревнях, соблюдали серьезный пост. Гонец помещал кусочек мяса в месте публичных сходок, после этого оно переходило в руки жреца и глав семейств. Жрец делил кусочек на две части. Одну из их он жертвовал богине земли: повернувшись к ней спиной, он, не смотря, зарывал мясо в вырытое углубление. Каждый мужчина засыпал углубление пригоршнями земли, и жрец поливал это место водой из тыквенной бутылки. Другую часть мяса делили на столько частей, сколько при всем этом присутствовало глав семей. Любой из их заворачивал свою долю в листья и, повернувшись спиной к яме, зарывал на собственном лучшем участке. В неких местах каждый мужчина приносил доставшуюся ему порцию мяса к источнику, омывавшему его поля, и там подвешивал ее на столб. В течение 3-х дней после чего в домах запрещалось подметать полы, а обитатели 1-го района соблюдали также строгую тишину, не давали никому огня, не кололи дрова не воспринимали чужаков. Опосля принесения жертвы оставшаяся часть тела (голова, внутренности и кости) находилась под усиленной охраной, а на последующее утро эти органы совместно с овцой сжигали на погребальном костре. Золу рассеивали по полям; золой посыпали дома и амбары либо примешивали ее к зерну новейшего урожая, чтоб обезопасить его от вредителей. В других вариантах голову и кости, но, не сжигали, а зарывали в землю. Опосля того как принесение человечьих жертв было запрещено, на замену им в неких местах пришли жертвоприношения низших созданий. К примеру, обитатели столицы Чинна-Кимеди заместо человека стали приносить в жертву козу; остальные конды - буйвола. Они привязывали животное к древесному столбу в священной роще и, потрясая ножиками, пускались в одичавшую пляску, после этого набрасывались на жертву и в пару минут раздирали ее на маленькие клочки, вырывали их друг у Друга и дрались практически за каждый кусок. Завладев добычей, каждый мужчина пускался бежать со всех ног, чтоб успеть, следуя старому обычаю, закопать ее в поле до захода солнца, а потому что неким из их предстояло преодолеть большое расстояние, то бежать им приходилось чрезвычайно быстро дамы запускали в стремительно удаляющиеся фигуры парней комьями земли, при этом некие отличались при том отменной меткостью. Скоро после чего в священной роще, еще не так давно бывшей ареной разгула страстей, воцарялось молчание и запустение, ежели не считать пары стражей, оставшихся охранять останки буйвола - голову, кости и желудок, - которые торжественно зарывали у подножия Конды, ежели верить сообщениям английских чиновников, приносили эти жертвы как искупительные жертвы богине земли. Но из обращения с жертвами как до, так и опосля погибели явствует, что в этом обряде нельзя созидать обыденную умилостивительную жертву. Естественно, часть плоти конды жертвовали богине земли, но оставшуюся часть каждый владелец зарывал на собственном участке, пепел же, оставшийся от сожжения других частей тела, частью рассеивали по полям, частью обмазывали им амбары либо примешивали к зерну грядущего урожая. Эти обычаи указывают на то, что конды причисляли телу жертвы конкретно ей присущую способность способствовать росту посевов, совсем независимо от косвенного действия, которое оно могло оказать в качестве жертвы для снискания благорасположения божества. Иными словами, числилось, что телу и пеплу жертвы присуща волшебная способность оплодотворять почву. Ту же способность причисляли крови и слезам жертвы: ее кровь придавала красноватый цвет куркуме, а слезы вызывали выпадение дождика; ведь чуть ли подлежит сомнению, что слезы - как по последней мере сначало числилось - не попросту предвещали, а вызывали дождик. К уровню дождевых чар равно следует отнести и обычай поливать зарытое тело жертвы meriah. Волшебная способность жертвы проявляется и в том, что всем частям ее тела будь то волосы либо слюна - приписывается большая сила действия. Все это свидетельствует о том, что мериа был кое-чем куда огромным, чем рядовой умилостивительной жертвой. К тому же выводу подводит нас, не считая того, то событие, что мерна оказывали необычайные почести. Майор Кэмпбелл пишет, что в нем "лицезрели нечто большее, чем обычного смертного". Ему вторит майор Мак-Ферсон: "Ему оказывали знаки уважения, практически ничем не отличающиеся от поклонения". Короче говоря, мериа очевидно разглядывали как божество. В таком случае сначало он мог служить воплощением богини земли, а может быть, и бога растительности вообщем, а жертву, приносимую богу, в нем стали созидать в позднейшие времена. Не исключено также, что это позднейшее представление о мериа было преувеличено авторами-европейцами, писавшими о религии кондов. Эти европейцы, привыкшие мыслить для себя жертву как дар, приносимый богу для того, чтоб снискать его благосклонность, были склонны истолковывать в этом ключе всякое кровопролитие в религиозных целях и считать, что везде, где схожее кровопролитие имеет место, с необходимостью существует и божество, которому эта жертва предназначается. Так предвзятые идеи европейских наблюдателей незаметно вкрадываются в их описания обрядов первобытных народов и искажают их.

[Astrolog]

В остальных обрисованных выше жертвоприношениях нам, может быть, также получится найти факты умерщвления представителя бога, оставившего настолько приметный след в кондских жертвенных ритуалах. Так, по полям рассеивали пепел зарезанного марима; кровью юноши-брахмана окропляли посевы и поле, плоть убитого нага помещали на хранение в хлебные закрома; а кровью девушки из племени сну орошали семечки. Отождествление жертвы с хлебом, другими словами представление о ней как о воплощении либо духе хлеба, дает себя знать в усилиях, которые прилагают к тому, чтоб установить физическое соответствие меж духом и природным объектом, служащим его воплощением либо представителем. Мексиканцы, например, приносили малышей в жертву юным всходам, а стариков спелым колосьям; маримы в качестве семени приносили в жертву полного человека низкого роста, соответствовавшего типо высоте юных побегов, а полнотой - желанной тучности грядущего урожая (может быть, с той же целью откармливали собственных жертв и краснокожие племени пауни). Отождествление жертвы с хлебом имеет место также в африканском обычае умерщвления жертвы лопатами и мотыгами и в мексиканском обычае растирания ее, подобно зерну, меж 2-мя камнями. Следует отметить еще одну сторону этих дикарских обычаев. Вождь племени пауни пожирал сердечко девушки из племени сиу, а маримы и гонды употребляли в еду человеческое мясо. Ежели представить совместно с нами, что в жертве участники ритуала лицезреют божество, то, поедая ее плоть, они пребывают в убежденности, что вкушают тело бога. Умерщвление духа хлеба в лице человека, его воплощающего. Лишь что описанные варварские ритуалы сходны с европейскими жатвенными обычаями. Так, приписываемая хлебному духу оплодотворяющая способность находит проявление в варварском обычае перемешивания жертвенной крови либо пепла с семенным зерном и в европейском обычае перемешивания в весеннюю пору зерна крайнего снопа с зерном грядущего урожая. Отождествление человека с зерном дает себя знать также в обычае неких первобытных народов приспосабливать возраст и рост жертвы к времени и росту (истинному либо будущему) посева, также в том, что шотландцы и штирийцы, отождествляя дух зерна с образом Девы, считают, что и сжать остаток хлеба надлежит девушке, а когда он является в виде Старухи, то и срезать его поручают старенькой даме; в обращении к старенькым дамам в Лотарингии с предложением спасаться бегством, когда наступает черед убивать Хлебную Старуху; в тирольском суеверии, согласно которому, ежели человек, заканчивающий обмолот крайним, высочайшего роста, то высоко поднимется и хлеб в дальнейшем году. Аналогичное отождествление выражено также в обычае неких первобытных народов убивать представителя духа хлеба мотыгами и лопатами либо же размалывать его меж камнями и в обычае европейских народов инсценировать его умерщвление косой либо цепом. Не считая того, кондскому обычаю поливать тело захороненной жертвы водой параллельны европейские обычая окропления водой людского представителя хлебного духа либо его погружения в реку. В обоих вариантах идет речь о дождевых чарах. Возвратимся к преданию о Литиерсе. Мы проявили, что в первобытном обществе существовал обычай убивать людей, чтоб способствовать росту хлебов. Нет потому ничего неописуемого в предположении, что когда-то подобная практика могла иметь место во Фригии и в Европе. И ежели фригийское предание и схожий ему европейский народный обычай подводят нас к такому заключению, то мы должны, по последней мере предварительно, его принять. Предание о Литиерсе и европейские жатвенные обычаи сходятся, дальше, в признании того, что жертву предавали погибели в качестве представителя хлебного духа, что, в свою очередь, гармонирует с воззрениями первобытных народов по тому же вопросцу. В общем, мы можем с основанием представить, что представителя хлебного духа во Фригии и в Европе раз в год предавали погибели на поле жатвы. Выше вы привели основания для догадки, что когда-то в Европе равным образом каждый год предавали погибели представителя духа дерева. Тесное родство 2-ух этих восхитительных обычаев подтверждено при помощи совсем независящих данных. Такое совпадение служит еще одним доказательством их действительности.

[Astrolog]

По каким признакам выбирали представителя духа хлеба? Один ответ на этот вопросец мы уже дали. Из предания о Литиерсе и европейских народных обычаев следует, что воплощениями духа хлеба числились прохожие чужаки, на этом основании их силой брали и убивали. Но это не единственный ответ, вытекающий из имеющихся в нашем распоряжении данных, Жертвами Литиерса, ежели верить фригийскому преданию, были не попросту прохожие чужестранцы, а люди, которых он побеждал в соревновании на быстроту жатвы, завертывал в хлебные колосья и обезглавливал. Это говорит в пользу того, что представителя хлебного духа выбирали методом состязания на поле жатвы, где эта роковая честь выпадала на долю проигравшего жнеца. Это предположение находит также доказательство в европейских жатвенных обычаях. В Европе жнецы, как мы лицезрели, вступали меж собой в соревнование за то, чтоб не оказаться крайним; с проигравшим в этом состязании, другими словами с человеком, сжавшим крайний сноп, нередко обращались достаточно грубо. Инсценировки умерщвления такового человека нам, правда, найти не удалось; зато мы располагаем данными о инсценировке убийства человека, нанесшего крайний удар цепом на молотьбе. А раз инсценируется убийство человека, обмолотившего крайний сноп, в качестве представителя духа хлеба - в том же качестве, как мы лицезрели, выступают неудачливые жнецы и вязальщики снопов - и раз участники уборки урожая при выполнении всех этих видов работ проявляют однообразное нежелание оставаться в хвосте, мы вправе представить, что когда-то инсценировка убийства жнецов и вязальщиков снопов, оставшихся сзади, также была обыденным делом, а в древности таковых людей вправду предавали погибели. В пользу такового догадки говорит распространенное суеверие, согласно которому человека, сжавшего остаток хлеба, ожидает скорая погибель. Существует также поверье, что тот, кто связал крайний сноп, умрет в течение последующего года. Эти народы, может быть, останавливают собственный выбор на человеке, сжавшем, связавшем либо обмолотившем крайний сноп, по последующей причине. Отступая от косарей, вязальщиков и молотильщиков, дух хлеба, как считается, до крайнего момента прячется в зерне. Когда же его насильственно изгоняют из этого крайнего пристанища, другими словами сжинаемого, связываемого либо обмолачиваемого снопа, он обязан покинуть хлебные колосья, доселе составлявшие его одеяние, и принять другую форму. А в кого удобнее всего вселиться изгнанному духу, как не в того, кто находится поближе всего к крайнему снопу, из которого его лишь что прогнали? Таковым человеком является тот, кто сжал, связал либо обмолотил крайний сноп. Потому такового мужчину (либо даму) хватают, принимая за самого хлебного духа. Лицом, которое в качестве представителя духа хлеба убивали на поле жатвы, мог, следовательно, быть или прохожий чужестранец, или участник жатвы, отставший от остальных в косьбе, вязании снопов либо молотьбе. Древнейшие предания и современный народный обычай указывают также на существование еще третьей способности. Литиерс не только лишь кидает погибели чужестранцев - погибели предают его самого, притом очевидно этим же методом, каким он убивал остальных людей, другими словами заворачивают в сноп, обезглавливают и кидают в реку. Есть лаже намек на то, что случилось все это с Литиерсом на его своей земле. Равным образом и в современных обычаях инсценируется не только лишь предание погибели чужаков, да и умерщвление владельца поля (фермера либо помещика). Стоит вспомнить, что Литиерс был отпрыском фригийского царя, а согласно другому сообщению, сам был царем, и прибавить к этому предание о его умерщвлении (очевидно в качестве представителя духа хлеба), как мы придем к предположению, что перед нами очередной пережиток обычая ежегодного убийства священных царей-жрецов, которые являлись во почти всех районах Западной Азии, и в особенности во Фригии, носителями духовной власти. В неких местах, как мы лицезрели, этот обычай подвергся существенному изменению, а конкретно заместо самого царя стали приносить в жертву королевского отпрыска. Отзвуком этого обычая как раз и могла быть история Литиерса. Обратимся сейчас к отношению фригийца Литиерса к фригийцу Аттису. Вспомним, что в центре царско-жреческой власти, в городке Пессинунте, верховного жреца раз в год предавали погибели в качестве воплощения Аттиса, бога растительности; один компетентный древний создатель даже именовал Аттиса "сжатым хлебным колосом". Так что, в конце концов, не лишено основания предположение, что Аттис, это раз в год приносимое в жертву воплощение хлебного духа, ничем не различается от Латиерса и что крайний является менее как грубой, неразвитой праформой, из которой потом развился муниципальный культ Аттиса. Не исключено, что так оно по сути и было. Но, с иной стороны, европейские параллели наводят нас на мысль, что у 1-го народа два различных божества растительности могут иметь 2-ух самостоятельных представителей, которые приносятся в жертву в различное время года. Пример Европы указывает, что 1-го из их, обычно, предавали погибели в весеннюю пору в качестве представителя духа дереза, а другого - в осеннюю пору в качестве представителя хлебною духа.

[Astrolog]

Та же практика, возможно, имела место во Фригин. Аттис был сначала богом деревьев; его связь с хлебом, как видно на примере обычаев, сходных с обычаем Жатвенного мая, вероятнее всего, была менее как расширением его власти над деревьями. Не считая того, представителя Аттиса, вероятнее всего, убивали в весеннюю пору, тогда как погибель Литиерса приходится на лето либо на осень, другими словами на время уборки урожая во Фригии. Так что, ежели у нас нет оснований созидать в Литиерсе макет Аттиса, мы, в общем, можем считать их независящими порождениями одной и той же религиозной идеи; в таком случае они находятся меж собой в отношении схожем тому, в котором с Европе Старик находится к Дикарю либо Лиственному Человеку. В обоих вариантах мы имеем дело с духами либо божествами растительности, и в обоих вариантах их личных представителей каждый год приносили в жертву. Но культ Аттиса достиг статуса гос религии и распространился вплоть до Италии, в то время как культ Литиерса, видимо, никогда так не вышел за границы родной Фригии, где навсегда сохранился в качестве деревенского обрядового цикла, который справляли фермеры на жатвенном поле. Самое большее, несколько деревень, как в случае с кондами, могли объединить усилия в поисках людской жертвы, подлежащей умерщвлению ради общего блага в качестве представителя хлебного духа. Рекрутировали этих жертв, видимо, из семейств маленьких и больших царей-жрецов, в силу чего же предание и превращает Литиерса в королевского отпрыска и в царя. В случае ежели несколько деревень не действовали сообща, то каждой деревне либо каждой усадьбе приходилось раздобывать собственного представителя духа хлеба, другими словами обрекать на погибель хоть какого прохожего чужестранца или участника уборки урожая, который сжал, связал либо обмолотил крайний сноп. Не исключено также, что практика охоты за головами в целях обеспечения роста посевов была в древности у грубых жителей Европы и Западной Азии настолько же обыденным делом, каким она является - либо до недавнего времени являлась - у первобытных земледельческих племен Ассама, Бирмы, Филиппинских островов и островов Индийского архипелага. Чуть ли есть необходимость добавлять, что старенькый варварский обычаи умерщвления человека на поле жатвы либо на гумне задолго до начала классической эры перевоплотился в обычный спектакль. и сами жнецы и молотильщики, видимо, считали его менее как грубой шуточкой, сыграть которую с чужестранцем, товарищем либо даже с самим владельцем позволяла им популярная распущенность характеров во время жатвы. Мы в таковых подробностях разобрали гимн о Литиерсе поэтому, что он содержит в для себя много сходных черт с европейскими народными обычаями и с обычаями первобытных нарсудов. Что касается жатвенных песнопений народов Западной Азии и Египта, на которые мы направили внимание выше, то мы затратим на их обсуждение куда меньше времени. Сходство вифинийского Борма с фригийцем Литиерсом придает доказательность нашему осознанию крайнего. Борм, чью погибель, поточнее, чье исчезновение жнецы каждый год оплакивали в жалобном песнопении, подобно Литиерсу, был королевским отпрыском либо, по последней мере, отпрыском человека обеспеченного и авторитетного. Жнецы, за работой которых он следил, трудились на принадлежавших ему полях, и исчез он, отправившись для их за водой. Ежели верить одному варианту предания, его увлекли за собой нимфы; речь, естественно, идет о нимфах источника либо водоема, к которому Борм пошел за водой. Это исчезновение Борма, ежели поглядеть на него через призму предания о Литиерсе либо европейских народных обычаев, является отголоском обычая завязывать в сноп самого владельца поля и кидать его в воду. Жалобный мотив, который распевали жнецы, был, возможно, причитанием по случаю погибели духа хлеба в виде сжатого колоса либо в лице его представителя-человека: что все-таки касается призыва, который направляли к духу, то это была, скорее всего, молитва о том, чтоб он возвратился в последующем году со свежайшими силами, Финикийцы исполняли песнь в честь Лина во время сбора винограда; так, по последней мере, ежели верить сообщению Гомера, обстояли дела в Малой Азии. Это событие, ежели прибавить к нему предание о Силее, свидетельствует о том, что в древности виноградари обходились с прохожими чужаками приблизительно так же, как жнец Литиерс. Предание гласит, что лидиец Силей силой заставлял прохожих работать на его винограднике, пока в конце концов не явился Геркулес, который убил его и с корнем вырвал его виноградные лозы, В собственных главных чертах это предание сходно с преданием о Литиерсе, хотя ни труды старых создателей, ни современные народные обычаи не дают способности вернуть его в деталях. Возможно, песнь о Лице пели и финикийские жнецы, раз Геродот ассоциирует это песнопение с "Манеросом", который, как мы удостоверились, был причитанием египетских жнецов над сжатым хлебом. Лин, не считая того, отождествлялся с Адонисом, меж тем как есть основания считать этого крайнего по преимуществу богом хлеба. Так что причитание о Лине, распеваемое во время жатвы, идентично причитанию о Адонисе: речь в обоих вариантах идет о стенаниях жнецов по случаю погибели хлебного духа. Но в то время как Адонис, подобно Аттису, перевоплотился в величавый мифологический образ, ставший предметом поклонения и оплакивания в сверкающих городках далековато за пределами его родной Фнникии, Лин остался менее как обычным напевом, который исполняли посреди снопов и лоз виноградари и жнецы.

[Astrolog]

Аналогия с преданием о Литиерсе и с народными обычаями европейских и первобытных народов наводит на мысль, что когда-то убитый дух хлеба (мертвый Адонис) был представлен человеке", приносимым в жертву. В пользу такового догадки говорит харранская легенда, согласно которой Таммуз (Адонис) был убит своим владельцем, который перемолол его кости на мельнице и развеял их по ветру. В Мексике, как мы уже лицезрели, во время жатвы раздавливали человека меж 2-мя камнями, а в Африке и в Индии пепел и остальные останки принесенной жертвы развеивали в полях. Вообщем, может быть, что приведенная харранская легенда была всего только мифической аллегорией размола муки на мельнице и разбрасывания семян. Есть основания представить, что лжецарь, которого каждый год во время праздничка Закеев в Вавилоне предавали погибели шестнадцатого числа месяца лус, служил воплощением самого Таммуза. Возможно, историк Бероз, который докладывает о этом праздничке и о времени его проведения, воспользовался македонским календарем, так как собственный исторический труд он предназначил сирийскому царю Антиоху Сотеру, а в его время македонский месяц лус соответствовал месяцу таммузу по вавилонскому календарю. Ежели эта догадка верна, то представление о том, что лжецаря в качестве бога предавали погибели на праздничке Закеев, получает статус подтверждения. Бероз (III в. до н.э.) - древневавилонский жрец и историк, создатель написанной на греческом языке истории вавилонского королевства. Из этого сочинения сохранились только фрагменты в виде цитат у позднейших создателей. Мы располагаем куда наиболее бессчетными данными о том, что в качестве представителя духа хлеба, умерщвляемого в Египте (другими словами мертвого Осириса), выступал приносимый в жертву человек, которого участники уборки урожая убивали на ноле жатвы и оплакивали в погребальном песнопении, - человек, которому греки по языковому недоразумению дали имя Манерос. Отзвук человечьих жертвоприношений, которые когда-то приносили египтяне в рамках культа Осириса, дошел до нас в предании о Бусирисе. О Бусирисе понятно, что он был египетским царем, приносившим чужестранцев в жертву на алтаре Зевса. Учреждение этого обычая соединено с голодом, который в течение 9 лет поражал египетскую землю. Некоторый провидец родом с острова Кипр уверил Бусириса, что, ежели каждый год приносить человека в жертву Зевсу, голод прекратится. Вот при каких обстоятельствах Бусирис ввел это жертвоприношение. Но когда в Египет прибыл Геркулес и его потащили к алтарю, чтоб принести в жертву, герой порвал оковы и кинул погибели Бусириса совместно с его отпрыском. Итак перед нами предание, рассказывающее о том, как египтяне каждый год приносили в жертву человека для того, чтоб избежать неурожая. Тут предполагается, что пренебрежение данной жертвой поведет к новенькому неурожаю, предотвратить который и было целью жертвоприношения. Пауни, как мы уже знаем, также верили, что непринесение людской жертвы при закладке семян в землю повлечет за собой полный неурожай. Бусирисом по сути звался город (pe-Asar, что означает "дом Осириса"), который сиим наименованием был должен тому, что в нем находилась могила Осириса. Понятно, что на данной могиле приносили в жертву рыжеволосых людей, а их пепел с помощью веялок рассеивали на все четыре стороны. Принесение людей в жертву на могиле Осириса подкрепляется свидетельством памятников. В свете вышесказанного египетское предание о Бусирисе поддается полностью поочередному и правдоподобному разъяснению. На ежегодной жатве хлебный бог Осирис был представлен чужаком, чей цвет волос (рыжий) делал его пригодным эмблемой спелого хлеба. Этого представителя предавали погибели на поле жатвы: жнецы оплакивали его погибель, вознося сразу моление о том, чтоб дух хлеба ожил и со свежайшими силами возвратился (maa-ne-ra - манерос) на последующий год. В заключение жертву либо какую-то ее часть сжигали, и пепел в целях осеменения полей развеивали по ветру при помощи веялок. В данном случае выбор жертвы из-за ее сходства с хлебными колосьями, которые она обязана изображать, отлично согласуется с вышеописанными мексиканскими и африканскими обычаями, У дамы, которая воспринимала погибель в качестве Мамы Хлеба (ее мексиканцы приносили в жертву посреди лета), волосы равным образом были выкрашены в цвета хлеба - красноватый и желтоватый; на ней, не считая того, была картонная митра, украшенная перьями, колышущимися как султаны маисовых колосьев. Во время праздничка богини Белоснежного Маиса мексиканцы, напротив, приносили в жертву прокаженных. Римляне, чтоб нейтрализовать пагубное влияние Сириуса и вырастить золотые колосья хлеба, приносили в весеннюю пору в жертву щенят рыжей масти. Язычники Харрана также выбирали жертвы луне, солнцу и иным светилам ради их предполагаемого сходства с небесными телами. Например жрец, одетый в красноватое и выпачканный кровью, приносил рыжеволосого, краснощекого человека в жертву "красноватой планетке Марсу" в храме, выкрашенном в красноватый цвет и задрапированном красноватыми тканями. Эти и подобные им примеры уподобления жертвы богу либо природному явлению, которое он символизирует, основаны в конечном счете на принципе гомеопатической, либо подражательной, магии: при всем этом исходят из того, что легче всего достичь поставленной цели с помощью жертвоприношения, имеющего сходство с результатом, на достижение которого оно нацелено.

[Astrolog]

В рассказе о том, что части тела Осириса были рассеяны по всей стране и захоронены Исидой в различных местах, слышен, возможно, отголосок обычая, сходного с тем, который соблюдают конды, - обычая расчленения тела жертвы и захоронения его отдельных частей в полях, нередко на расстоянии почти всех миль друг от друга. Ключом к таинствам Осириса является, по-моему, меланхолический плач египетских жнецов, год за годом, вплоть до завоевания Египта римлянами, оглашавший их родные поля и возвещавший о погибели бога хлеба, грубого прообраза Осириса. Подобные причитания раздавались на полях жатвы в Западной Азии. В произведениях старых они бытуют под заглавием песнопений, но, судя по структуре имен Лин и Манерос, состояли они всего только из пары слов, произносимых на одной протяжной нотке и слышных потому на значимом расстоянии. Звучные и протяжные кличи такового рода, сразу издаваемые несколькими сильными голосами, производили, обязано быть, классное воспоминание и, естественно, не могли не привлечь внимание путешественника, до слуха которого они доносились. Эти многократно повторявшиеся звуки было, возможно, достаточно просто расслышать даже на большом расстоянии. Для уха грека, путешествовавшего по Азии и Египту, эти звуки, обычно, не заключали в для себя никакого смысла, и он, естественно, мог принять их за имя человека (Манероса, Лина, Литиерса, Борма), к которому обращались жнецы. А ежели ему доводилось посетить за время собственного путешествия несколько государств, к примеру Вифинию, Фригию, Финикию и Египет, во время сбора урожая, у него появлялась возможность сопоставить жатвенные причитания различных народов. Из этого несложно уяснить для себя, почему греки настолько нередко подмечали и ассоциировали эти жатвенные возгласы. Будь это обыденные песни, их нельзя было бы расслышать на настолько значимом расстоянии и они не могли бы привлечь внимание такового числа путников. Наиболее того, даже если б они достигли ушей путешественника, он не сумел бы так отчетливо разобрать их слова. До недавнего времени подобные клики издавали жнецы в Девоншире при выполнении ритуала, в точности напоминающего те, в которые, ежели мы не ошибаемся, уходит своими истоками культ Осириса. Вот в которых словах обрисовывает эти крики и эти ритуалы создатель, живший в первой половине XIX века: "На большинстве ферм на севере графства Девон по окончании уборки пшеницы у участников жатвы был в ходу обычай "оплакивания шейки". Этот обычай соблюдают почтя без исключения на всякой сколько-нибудь большой ферме в этом районе. Ах так это смотрится. Кто-либо из стариков либо вообщем людей, отлично знакомых с совершаемыми по такому случаю по случаю жатвы крайних колосьев пшеницы ритуалами, обходит все копны и набирает маленький пучок наилучших колосьев. Он прекрасно раскладывает колосья и с огромным искусством сплетает их. Эта-то корзинка и зовется пшеничной "шейкой" либо пшеничными колосьями. По окончании жатвы жнецы, вязальщики снопов и дамы, по очереди отхлебнув из кувшина, стают в круг. В центре круга человек стоит с "шейкой", которую он обнимает обеими руками. Поначалу он наклоняется и опускает корзинку к земле; при всем этом все мужчины снимают шапки и, держа их обеими руками, тоже дотрагиваются ими до земли. Потом они все, медлительно выпрямляясь и поднимая руки со шапками над головами, сразу издают чрезвычайно протяжный и гармоничный вопль. То же делает человек с "шейкой". Это повторяется троекратно. После чего они так же протяжно и медлительно, с особенной мелодичностью и чувством три раза выкрикивают: "Wee yen, way yen!" Этот вопль сопровождается теми же телодвижениями, что и предшествующий... Три раза повторив слова "шейка" либо "wee yen" и "way yen", все разражаются громким, веселым хохотом, подбрасывают. в воздух шапки и кепки, выделывают антраша, а в других вариантах целуют женщин. Позже кто-то из участников хватает "шейку" и со всех ног пускается к усадьбе, где у порога его ждет доярка либо кто-либо из женской прислуги с ведром воды наготове. Ежели человеку с "шейкой" удается просочиться в дом незамеченным, он получает право поцеловать даму, но в случае неудачи женщина опрокидывает ему на голову все содержимое ведра.

[Astrolog]

Тихим осенним вечерком оплакивание "шейки" на расстоянии производит чарующее воспоминание, куда наиболее приятное, чем вопль турецкого муэдзина, приведший в такое восхищение лорда Байрона, который дал ему предпочтение перед колокольным звоном в христианских храмах. Мне один либо дважды довелось услышать это причитание в выполнении 2-ух 10-ов мужских голосов, время от времени к ним присоединялось равное число дамских. Около 3-х лет тому назад, когда шла уборка хлебов на возвышенных местах, ночкой моего слуха достигли 6 либо семь "плачей по шейке", хотя, как мне понятно, некие из их раздавались на расстоянии наиболее 4 миль. Тихим вечерком их время от времени можно слышать на значимом расстоянии". Миссис Брей также вспоминает, как, путешествуя по Девонширу, "она лицезрела группу жнецов, образовавших кружок на возвышенности, с поднятыми над головами серпами. Жнец, сидевший в центре, держал в руках пучок хлебных колосьев, перевязанных цветами. Жнецы три раза прокричали хором что-то вроде: "Arnack, arnack, arnack, we haven, we haven, we haven". Домой они ворачивались в сопровождении дам и малышей, с кликами и пением. По замечанию слуги, сопровождавшего госпожу Брей, "это было старинное народное гулянье в честь духа жатвы". Arnack, we haven, замечает госпожа Брей, на девонширском наречии, разумеется, значит: "Шейка у нас в руках". А вот очередное сообщение, записанное в 1839 году в городке Труро: "Итак вот, когда в Хелигане скошены хлеба, местные фермеры и служанки собираются перед домом: крайний сноп, который они приносят с собой, украшен лентами и цветами, а в одном месте перевязан так туго, что походит на шейку. Пришедшие изо всей мочи кричат: "Наша (либо моя) сторона, наша сторона", после этого доярка передает "шейку" старосте. Взяв "шейку", он троекратно выкрикивает громким голосом: "Она у меня, она у меня, она у меня". Иной крестьянин более громко выкрикивает: "Что это у тебя? Что это у тебя? Что это у тебя?" 1-ый отвечает: "Шейка, шейка, шейка". После чего все присутствующие принимаются истошно орать. Эта церемония повторяется три раза. Прокричав с поразительной силой в крайний раз, все отчаливали ужинать, танцевать и распевать песни". Согласно другому сообщению, по окончании жатвы "все выходили в поле, сплетали и перевязывали лентами "шейку", плясали вокруг нее и тащили ее на общую кухню, где был накрыт стол к ужину". Слова были такие же, как в прошлом сообщении, да еще: "Эй, эй, держи-лови. Изловил, изловил, изловил!" "Шейку" подвешивали в сенях. Иной источник докладывает, что один из фермеров пулей летел с поля с крайним снопом, а другие преследовали его с сосудами с водой и старались окатить сноп водой, до того как он достигнет амбара. "Шейкой" духа хлеба в этих обычаях считается отдельный пучок колосьев, традиционно это крайний сноп, которому отсекают "голову" во время жатвы. "Шейкой" либо "гусиной шейкой" обитатели графства Шропшир также называли крайний клочок хлебных колосьев, оставшихся стоять среди сжатого поля. Такие колосья сплетали меж собой, и жнецы с расстояния десяти-двадцати шагов кидали в их серпами. О том, кому удавалось срезать этот пучок, говорили, что он "свернул шейку гусю". "Шейку" приносили супруге фермера, которая сохраняла ее до последующего сбора урожая на счастье. Обитатели окружностей городка Трев говорили о человеке, сжавшем остаток хлеба, что "он свернул шейку козлу". В Фаслене (на реке Гэрлох, в графстве Думбартон) остаток хлебных колосьев называли "головой". В Аурихе (Восточная Фрисландия) о человеке, сжинающем крайний сноп, молвят, что он "отрезает заячий хвост". Жнецы во Франции, скашивая крайний кусочек поля, время от времени выкрикивают такие слова: "Мы изловили кошку за хвост". В Бресе (Бургуня) крайний сноп символизирует лисицу. По соседству с ним оставляют несжатыми десяток-другой колосьев в виде хвоста, и каждый жнец, отступая на пару шажков назад, запускал в их серпом. Тот, кому удавалось надрезать колосья, "отрезал лисий хвост", и в его честь все другие выкрикивали слова: "You cou cou" ("Шейка, шейка").

[Astrolog]

Эти примеры не оставляют никакого места сомнениям относительно смысла девонширского и корнуэльского термина применительно к крайнему снопу. В хлебном лицезреют человека либо животное, потому крайний сноп составляет часть его тела: шейку, голову либо хвост. В неких вариантах остаток хлеба разглядывают как пуповину. Что все-таки касается обыкновения девонширцев обдавать водой лицо, которое приносит "шейку", то перед нами один из почти всех видов дождевых чар. Параллельным этому обычаю в таинствах Осириса было окатывание водой изображения бога либо его представителя.