ДЕМЕТРА И ПЕРСЕФОНА

[Astrolog]

Дионис был не единственным греческим божеством, чей катастрофический миф и обряд отражают увядание и возрождение растительности. В новеньком обличье этот же старый миф дает себя знать в предании о Деметре и Персефоне. В собственной базе он схож сирийскому мифу о Афродите (Астарте) и Адонисе, фригийскому мифу о Кибеле и Аттисе, египетскому мифу о Исиде и Осирисе. В греческом мифе, как и в его азиатском и египетском макетах, богиня оплакивает утрату возлюбленного, который персонифицирует растительность (сначала злаковые культуры), умирающую в зимнюю пору и возрождающуюся в весеннюю пору. Разница заключается просто в том, что восточная фантазия рисовала покойного бога возлюбленным либо мужем, которого оплакивает его любовь либо супруга, а воображение греков воплотило ту же идею в наиболее незапятанной, задушевной форме: погибшую дочь оплакивает ее скорбящая мама. Древним письменным монументом, в каком содержится миф о Деметре и Персефоне, является красивый гомеровский гимн Деметре, который спецы датируют VII веком до нашей эпохи. Гимн имеет намерение разъяснить происхождение Элевсинских мистерий, а то, что в нем ни словом не упоминается о Афинах и афинянах, которые в наиболее позднюю эру воспринимали активное роль в этих празднествах, дает основание отнести гимн к глубочайшей древности, когда Элевсин еще представлял собой маленькое независящее правительство. В гимне под узким покрывалом поэтических образов явственно просматриваются представления его создателя о природе и функциях обеих богинь - Деметры и Персефоны. Женщина Персефона, гласит гимн, собирала на свежайшем зеленоватом лугу розы и лилии, гиацинты и нарциссы, крокусы и фиалки. Вдруг земля под ней разверзлась, и Плутон, правитель мертвых, возникнув из пучины, умчал ее в собственной золотой колеснице и сделал царицей темного подземного мира. Ее скорбящая мама Деметра, скрыв свои пшеничные косы под траурным одеянием, находила Персефону по всему свету и, узнав о судьбе собственной дочери от Солнца, в глубочайшем возмущении удалилась от богов и отыскала для себя убежище в Элевсине. Там она стала перед королевскими дочерьми в виде старухи, в печали сидящей в тени оливкового дерева рядом с колодцем девы, к которому благородные девушки пришли по воду с бронзовыми кувшинами в руках. Разгневанная понесенной утратой, богиня не давала посевам прорасти и поклялась, что ноги ее не будет на Олимпе и побеги не прорастут до того времени, пока ей не возвратят дочь. Тщетно волы туда-сюда таскали плуги по борозде, тщетно сеятель кидал в карие борозды ячменные зерна - ничто не всходило на иссохшей, комковатой земле. Бесплодной была даже Рарийская равнина рядом с городом Элевсином, на котором традиционно беспокоились спелые желтеющие колосья. Люди вымерли бы от голода, а боги лишились бы собственных жертвоприношении. если б не на шуточку обеспокоенный Зевс не отдал приказ Плутону возвратить Деметре украденную Персефону. Грозный владелец королевства мертвых с ухмылкой повиновался, но, до того как на золотой колеснице отослать свою царицу в верхний мир, он отдал ей съесть зерно лимонка, чтоб Персефона возвратилась к нему. Но Зевс оговорил, что с этих пор две трети каждого года Персефона будет проводить в верхнем мире в обществе богов и собственной мамы, а одну третья часть - в нижнем мире со своим мужем (оттуда она будет уходить, когда земля покрывается весенними цветами). Дочь в радости возвратилась к свету солнца, и мама с ликованием бросилась ей на шейку. Придя в восторг по случаю возвращения пропавшей дочери, Деметра принудила посевы пробиться из-под комьев вспаханной земли, здесь же отяжелевшей под покровом листьев и плодов. Богиня показала это отрадное зрелище царю Келею и принцам Триптолему, Эвмолпу и Диоклесу; больше того, она открыла им свои священные ритуалы и мистерии. Блажен, по словам поэта, смертный, которому довелось узреть такое. Но тот, кто не приобщился к сиим таинствам при жизни, и опосля погибели, сойдя во мрак могилы, не обретет счастья. Потом обе богини удалились на Олимп, где в блаженстве проводят собственный жизнь боги. Рапсод кончает гимн благочестивым молением, обращенным к Деметре и Персефоне, в каком просит в заслугу за песнопение даровать ему средства к жизни.

[Astrolog]

Основная задачка, которую поэт поставил впереди себя в этом гимне, - передать предание о основании Элевсинских мистерий богиней Деметрой. Кульминацией гимна является сцена преображения природы. По мановению богини голые места Элевсинской равнины вдруг покрываются безбрежным ковром спелого зерна. Благодетельная богиня показывает содеянное членам элевсинского королевского рода, обучает их сакраментальным ритуалам и совместно со собственной дочерью возносится на небеса. Триумфальным заключительным аккордом этого мифа является откровение таинств. Этот вывод подтверждает и детализированный анализ содержания поэмы. Он указывает, что поэт отдал не попросту общее описание основания Элевсинских мистерий, на наиболее либо наименее туманном мифологическом языке он отдал разъяснение происхождения личных обрядов, которые (придерживаться этого представления у нас есть весомые основания) являлись необходимыми составными частями праздничка Деметры. В числе обрядов, на которые поэт многозначительно намекает, - подготовительный пост для всех посвящаемых; факельное шествие; всенощное бдение; обычай сажать новопосвящаемых, которые должны быть укрыты от взоров и хранить молчание, на лавки, покрытые овечьей шкурой; внедрение бранных выражений: отпускание непристойных шуток и, в конце концов, праздничное приобщение к богине глотком ячменного отвара из священной чаши. Вообщем, в процессе повествования создатель гимна разгласил еще больше глубокую тайну Элевсинских мистерий. Он ведает о том, как, чуть преобразив бесплодные карие места Элевсинской равнины в золотящееся хлебное поле, богиня поторопилась повеселить зрелищем возрастающих либо уже выросших колосьев взгляды Типтолема и остальных элевсинских царевичей. Сравнив эту часть гимна с сообщением Ипполита (христианского создателя, жившего во II в. н.э.) о том, что сущность мистерий сводилась к показу верующим сжатого хлебного колоса, мы, непременно, придем к выводу, что сочинитель гимна был отлично знаком с праздничным обрядом и сознательно стремился разъяснить его происхождение так же, как остальные ритуалы мистерий, другими словами исходил из того, что Деметра на личном примере показала, как надлежит отправлять этот ритуал. Миф и обряд, таковым образом, на сто процентов согласуются вместе. Поэт VII века до нашей эпохи мог передать нам лишь миф - разглашение обряда было в его очах святотатством. Зато обряд открывает нам один из отцов христианства, свидетельство которого находится в полном согласовании с глухими намеками, содержащимися в старом гимне. В общем совместно со почти всеми современными учеными можно согласиться с мнением эрудированного отца христианства Климента Александрийского, который считал, что в качестве священного представления на Элевсинских мистериях разыгрывался миф о Деметре и Персефоне. Климент Александрийский (ок. 150 - разум. ок. 250) - христианский богослов, один из "отцов церкви". Но ежели этот миф был составной - а может быть, даже центральной - частью самого известного и самого возвышенного религиозного культа Старой Греции, то возникает последующий вопросец. Каково первоначальное ядро этого мифа, ежели высвободить его от позднейших наслоений, - мифа, представшего взглядам потомков в ореоле загадочного кошмара, которым исполнены творения сверкающих светил античной литературы и искусства? На этот вопросец несложно ответить, ежели принять во внимание сведения, находящиеся в древнем литературном источнике - в гомеровском гимне, посвященном Деметре. По последней мере, этот гимн разрешает наши сомнения относительно Персефоны - дочери Деметры. Три месяца - по иным сведениям, 6 месяцев - эта богиня проводит в подземном королевстве мертвых, а остальную часть года - посреди живых людей в подлунном мире; в отсутствии данной богини ячменные зерна укрыты в земле, а голые поля лежат под паром; с ее возвращением земля одевается листьями и цветами, начинают пробиваться ростки. Естественно, мифическая Персефона является аллегорией растительности (сначала злаковых культур), каждую зиму проводя несколько месяцев под землей, а в весеннюю пору совместно с пробивающимися стволами, распускающимися цветами и листвой ворачиваясь к жизни. Чуть ли есть другое, наиболее правдоподобное разъяснение вида Персефоны. А ежели богиня-дочь служила олицетворением прорастающего зерна грядущего урожая то не могла ли богиня-мать персонифицировать зерно прошедшего урожая, давшее жизнь юному зерну? Единственной кандидатурой такому представлению о Деметре является гипотеза, согласно которой эта богиня является олицетворением земли, из чьей широкой груди пробиваются зерно и остальные растения. Некие древнейшие и новейшие создатели вправду придерживались представления, что изначальная природа Деметры была конкретно такая. В пользу данного воззрения можно привести мощные аргументы, но создатель гомеровского гимна очевидно не делил этот взор. Он не только лишь не считает Деметру персонификацией земли, да и с наибольшей резкостью противопоставляет их друг дружке. По его мнению, конкретно Земля в согласии с волей Зевса в угоду Плутону приманила Персефону на верную смерть тем, что вырастила нарциссы, которые прельстили молодую богиню, и в поисках их она забрела далековато в расцветающие луга, так что никто уже не мог ей посодействовать. Таковым образом, Деметра из гомеровского гимна не только лишь не тождественна богине земли, но, обязано быть, считала эту богиню своим злейшим противником, так как из-за ее предательских козней она лишилась дочери. Ежели же Деметра не была персонификацией земли, нам не остается ничего другого, как представить, что она была олицетворением зерна.

[Astrolog]

Крайний вывод подтверждается монументами старого искусства. Древние живописцы изображали как Деметру, так и Персефону, этих богинь хлеба, с коронами из хлебных колосьев на головах и со снопами в руках. Тайну выкармливания хлеба афинянам, согласно мифу, открыла все та же Деметра. При содействии Триптолема этот неоценимый дар стал достоянием всего населения земли. На монументах изобразительного искусства, в особенности на росписях ваз, вестник Триптолем постоянно изображен совместно с самой Деметрой. При всем этом богиня либо стоит рядом с ним со снопом в руке, либо восседает на собственной колеснице. В одних вариантах - это крылатая колесница, а в Остальных - влекомая драконами. Пролетая на данной колеснице по воздуху, Триптолем, по преданию, засеял семенами весь мир. В благодарность за это неоценимое благодеяние почти все греческие городка в течение долгого времени посылали Деметре и Персефоне в Элевсин первины ячменя и пшеницы. Там для хранения поступающих в изобилии приношений были выстроены подземные амбары. У Феокрита есть рассказ о том, как крестьянин на полуострове Кос благоуханным в летнюю пору приносил первииы урожая в дар Деметре, наполнившей ячменем его гумно. В селах богиню изображали держащей в руках снопы и маки. Почти все из эпитетов, которыми древнейшие одарили богиню, внушительно свидетельствуют о тесноватой связи Деметры с зерном, Феокрит (конец IV в. - 1-ая половина III в. дон. э) - древнегреческий поэт. О том, как глубочайшие корешки пустила в Старой Греции вера в Деметру как в богиню злаков, можно судить хотя бы по тому, что в старом Элевсинском святилище она просуществовала у их потомков-христиан до начала XIX столетия. Так, когда Элевсин посетил британский путник Додуэл, обитатели городка горько жаловались ему на утрату колоссальных размеров скульптуры Деметры, которую в 1802 году вывез Кларк (он принес ее в дар Кембриджскому вузу, где она хранится до этого времени). "Во время моего первого путешествия, - вспоминает Додуэл, - культ данной богини находился в полном расцвете. Посреди руин ее храма, в самой середине гумна, стояла скульптура богини. Деревенские обитатели были убеждены, что собираемые ими обильные урожаи шли от щедрот данной богини, а с ее вывозом, убеждали они меня, изобилию пришел конец". Итак, через девятнадцать веков опосля рождества Христа скульптура богини злаков Деметры продолжает стоять на току в Элевсине и "одаривать" верующих зерном, как она делала это на полуострове Кос во времена Феокрита. Может быть ли привести наиболее веское подтверждение того, что Деметра вправду была богиней злаков, чем вера греков (они сохранили ее и в новое время) в то, что сбор зависит от щедрости данной богини и погибает, ежели ее скульптуру вывозят? В общем, ежели пренебречь всяческими теориями и придерживаться только фактов, сообщенных нам о Элевсинских мистериях старыми создателями, то, возможно, придется согласиться с мнением ученейшего знатока древних древностей римлянина Варрона. Он, как передает Блаженный Августин, "считал, что Элевсинские мистерии полностью посвящены хлебу, открытому Церерой (Деметрой), и похищению Прозерпины (Персефоны) Плутоном. Прозерпина же, по его мнению, олицетворяет плодородие семян. Неурожаи некогда принудили Землю оплакивать свое бесплодие и породили представление о том, что дочь Цереры, другими словами само плодородие, была похищена Плутоном и задержана им в подземном королевстве. Когда люди стали открыто сетовать по этому поводу, к ним вновь возвратилось изобилие. По случаю возвращения Прозерпины воцарилась удовлетворенность и были учреждены священные ритуалы. После чего он (другими словами Варрон) докладывает, что во время мистерий учили многому, что имеет отношение только к открытию земледелия", До этого времени я исходил в большей степени из представления о том, что Деметра и Персефона, олицетворяющие соответственно прошедший и будущий урожаи зерновых, - это одно и то же. Данное представление о единстве мамы и дочери подкрепляется их изображениями в греческом искусстве, которые нередко ничем не различаются друг от друга. Портретное сходство изображений Деметры и Персефоны решительно не вяжется с мнением о том, что они служили олицетворениями 2-ух настолько разных и просто отличимых друг от друга вещей, как земля и произрастающая на ней растительность. Если б греческие профессионалы придерживались такового представления, они, естественно, отыскали бы художественные образы, в каких проявилось бы глубочайшее различие меж этими богинями. Но ежели Деметра не была олицетворением земли, то, подобно собственной дочери, она, непременно, олицетворяла хлеб, который греки со времен Гомера так нередко называли ее именованием. В пользу тождественности дочери и мамы говорит не только лишь огромное сходство их художественных образов. Понятно, что в великом святилище в Элевсине к ним обеим без особенного различения их личных параметров и атрибутов повсевременно применяли титул "две богини", как как будто они обе являются воплощением некоторой единой божественной субстанции.

[Astrolog]

Из совокупы имеющихся данных мы вправе заключить, что в сознании рядового грека эти богини были сначала олицетворениями хлебных злаков и что в таком представлении о их, как в клетке, заключен будущий расцвет их культа. Такое утверждение не значит отрицания того, что в процессе многолетнего развития религии на это элементарное представление наложились высшие моральные и интеллектуальные суждения, расцветшие наиболее пышноватым цветом, чем пшеница либо ячмень. Образ зерна, которое зарывают в землю для того, чтоб оно поднялось для новейшей, высшей жизни, естественно, вызывал в сознании людей аналогию с людской судьбой и укреплял в людях надежду на то, что и для человека за гробом, в неизвестном мире, излучающем высшее сияние, начнется наилучшая, наиболее счастливая жизнь. 1-го этого обычного аргумента совсем довольно для того, чтоб разъяснить связь Элевсинской богини хлеба с таинством погибели и с надеждой на вечное блаженство. В доказательство того, что посвящение в Элевсинские мистерии древнейшие разглядывали как ключ к воротам рая, можно привести замечания относительно блаженства, которое уготовано посвященному в загробном мире, оброненные отлично осведомленными создателями. Мы, естественно, отдаем для себя отчет в неубедительности логических аргументов, на которых древнейшие основывали настолько возвышенные чаяния. Но тонущий, как понятно, хватается за соломинку, не стоит удивляться тому, что греки, понимая неизбежность погибели и питая, подобно нам, великую любовь к жизни, не взвешивали очень долго аргументы "за" и "против" бессмертия людской души. Ход рассуждения, который удовлетворял святого Павла и приносил утешение в горе бесчисленным христианам, стоявшим у смертного ложа либо у отверзтой могилы дорогих им людей, мог сгодиться и для древних язычников, склонявших свои головы под бременем скорби либо с догорающей свечой жизни в руках вглядывавшихся в ожидающий их неведомый мрак. Миф о Деметре и Персефоне является одним из немногих легенд, где солнечную ясность греческого гения превзошла сумрачная тень погибели. Потому, выводя данный миф из самых что ни на есть обычных природных действий (из темного осеннего увядания и свежести весенней зелени), никогда, вообщем, не теряющих силу собственного действия на человека, мы никаким образом не преуменьшаем его значения.