МАГИЯ И РЕЛИГИЯ

[Astrolog]

Примеров, приведенных в предшествующей главе, довольно, чтоб проиллюстрировать общие принципы работы 2-ух ответвлений симпатической магии: магии гомеопатической и магии контагиозной. В неких из приведенных примеров, как мы лицезрели, предполагается вмешательство духов и предпринимается попытка захватить их благосклонность при помощи молитвы и жертвоприношения. Но в общем такие случаи исключительны. В их мистика выступает в сплаве с религией. Мистика - там, где она встречается в чистом виде, - подразумевает, что одно природное событие с необходимостью постоянно следует за иным без вмешательства духовного либо личного агента. Базовое допущение магии тождественно, таковым образом, воззрению современной науки: в базе как магии, так и науки лежит жесткая вера в порядок и единообразие природных явлений. У мага нет сомнения в том, что одни и те же предпосылки постоянно будут порождать одни и те же следствия, что свершение подходящего ритуала, сопровождаемое определенными заклинаниями, безизбежно приведет к хотимому результату, ежели лишь чернокнижниченство не будет сведено на нет наиболее сильными чарами другого чернокнижника. Маг не упрашивает высшую силу, не отыскивает благорасположения переменчивого и своевольного сверхъестественного существа, не унижается перед суровым божеством. Но власть его, сколь бы великой он ее ни считал, никаким образом не является властью случайной и бескрайней. Он располагает ею только постольку, так как строго следует правилам собственного искусства либо природным законам, как он их осознает. Пренебрегать этими правилами, преступать эти законы (пусть даже в самом малом) означает навлекать на себя неудачу и даже подвергать последней угрозы свою жизнь. Ежели маг и претендует на верховную впасть над природой, то это власть конституционная, ограниченная в собственных возможностей и осуществляемая в четком согласовании с старым обычаем. Так что аналогия меж волшебным и научным мировоззрением является обоснованной. В обоих вариантах допускается, что последовательность событий совсем определенная, повторяемая и подчиняется действую постоянных законов, проявление которых можно точно вычислить и предвидеть. Из хода природных действий изгоняются изменчивость, непостоянство и случайность. Как мистика, так и наука открывают перед тем, кто знает предпосылки вещей и может прикоснуться к тайным пружинам, приводящим в движение большой и непростой механизм природы, перспективы, кажущиеся бескрайними. Отсюда та соблазнительность, которой обе владели для людского разума, и тот мощнейший стимул, который они дали скоплению познаний. Через пустыню разочарований в реальном они влекут усталого исследователя вперед к нескончаемым свершениям в дальнейшем. Мистика и наука вроде бы поднимают человека на вершину высокой-высокой горы, где за густыми тучами и туманами возникает видение небесного града, дальнего, но сияющего неземным великолепием, утопающего в свете мечты.

[Astrolog]

Роковой порок магии заключается не в общем допущении законосообразной последовательности событий, а в совсем неправильном представлении о природе личных законов, которые данной последовательностью управляют. Ежели подвергнуть анализу немногие примеры симпатической магии, которые мы разглядели на прошлых страничках, то, как я уже отметил, обнаружится, что они являются неверными применениями 1-го из 2-ух базовых законов мышления, а конкретно ассоциации идей по сходству и ассоциации идей по смежности в пространстве и во времени. Гомеопатическую, либо имитативную, магию вызывает к жизни ошибочное ассоциирование идей сходных, а магию контагиозную - ошибочное ассоциирование идей смежных. Сами по для себя эти принципы ассоциации идеальны и полностью нужны для функционирования людского интеллекта. Их правильное применение дает науку; их неверное применение дает незаконнорожденную сестру науки - магию. Потому утверждать, что всякая мистика по необходимости ложна и бесплодна, банально и чуть ли не тавтологично: ведь будь она настоящей и действенной, это была бы уже не мистика, а наука. Человек был с самого ранешнего периода собственной истории вовлечен в поиск общих принципов, при помощи которых можно направить для себя на пользу порядок природных явлений. В процессе многолетнего исследования он накопил великое множество такового рода принципов, одни из которых являются действенными, а остальные - обычным шлаком. Настоящие принципы входят в состав прикладных наук, которые мы называем "искусствами"; мистика же состоит из ложных принципов. Итак, мистика, как оказывается, близкая родственница науки, Остается узнать, в котором отношении она находится к религии. В ответах на этот вопросец, непременно, отыщут отражение наши взоры на природу религии. Потому от создателя можно ждать определения понятия религии до того, как он приступит к исследованию ее дела к магии. Нет такового предмета, в отношении которого представления расползались бы так сильно, как в отношении природы религии. Нереально отдать определение религии, которое удовлетворило бы всех. Создатель может только, во-1-х, выразить, что он осознает под религией, и, во-2-х, во всей работе поочередно употреблять этот термин в указанном смысле. Итак вот, под религией я понимаю умилостивление и умиротворение сил, стоящих выше человека, сил, которые, как считается, направляют и контролируют ход природных явлений и людской жизни. Религия в таком осознании состоит из теоретического и практического частей, а конкретно из веры в существование высших сил и из рвения умилостивить их и угодить им. На первом месте, естественно, стоит вера, так как, до того как угождать божеству, нужно верить в его существование. Но ежели религия не ведет к религиозному виду действий, это уже не религия, а просто теология, потому что, по выражению святого Иакова, "одна вера без дел мертва". Иными словами, тот, кто не управляется хоть в некий мере в собственном поведении ужасом перед богом либо любовью к нему, тот не религиозен. С иной стороны, нельзя именовать религиозным и поведение, не подкрепленное религиозной верой. Два человека могут вести себя идиентично, и тем более какой-то из них будет человеком религиозным, а иной - нет. Ежели человек действует из любви к богу либо из ужаса перед ним, он религиозен. Ежели же он действует из любви либо ужаса перед человеком, он является человеком моральным либо аморальным в зависимости от того, согласуется его поведение с общим благом либо находится в противоречии с ним. Потому верование и действие либо, говоря языком теологии, вера и "дела" равно важны для религии, которая не может существовать без того и другого. Но не непременно не постоянно религиозное действие воспринимает форму обряда, другими словами состоит в произнесении молитв, совершении жертвоприношений и остальных наружных обрядовых действий. Цель их - угодить божеству. Но ежели божество, по мнению его сторонников, находит наслаждение в милосердии, прощении и чистоте, а не в кровавых жертвах, пении гимнов и курении фимиама, то угодить ему идеальнее всего можно, не простираясь перед ним ниц, не воспевая хвалы не наполняя храмы дорогими приношениями, а исполнившись чистотой, милосердием и состраданием к людям. Ведь, поступая таковым образом, они подражают, как дозволяет им их людская слабость, совершенству божественной природы. Такая этическая сторона религии, которую неустанно внедряли иудейские пророки, воодушевленные благородными эталонами божественной святости и доброты. К примеру, пророк Михей восклицает: "О, человек, сказано для тебя, что - добро и чего же просит от тебя Господь: действовать справедливо, обожать дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим" (Мих. 6; 8). И в позднейшие времена христианство черпало силу, при помощи которой оно захватило мир, из такого же высочайшего представления о моральной природе бога и возложенной на людей обязанности сообразоваться с ней, "Незапятнанное и непорочное благочестие пред Богом и Отцем, -говорит святой Иаков, - есть то, чтоб призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира" (Иак. 1; 27).

[Astrolog]

Но ежели в религии заложена, во-1-х, вера в существование сверхъестественных созданий, во-2-х, рвение снискать их благосклонность, это подразумевает, что ход природных событий в некий мере эластичен и изменчив и что можно уговорить либо побудить всевластные сверхъестественные существа для нашей полезности вывести его из русла, в каком он традиционно протекает. Предположение о эластичности и изменяемости природы прямо противоречит принципам магии и науки, которые считают, что природные процессы жестки и неизменны в собственном течении, потому их нереально вывести из собственного русла ни уговорами и мольбами, ни опасностями и запугиванием. Различие меж этими 2-мя соперничающими мировоззрениями зависит от ответа на последующий принципиально принципиальный вопросец: носят ли управляющие миром силы сознательный и личный либо бессознательный и безличный нрав? Стремясь к умиротворению сверхъестественных сил, религия признает за богами сознательный и личный нрав. Всякое умиротворение предполагает, что умиротворяемое существо является сознательным и личным, что его поведение несет в для себя какую-то долю неопределенности и что рассудительным обращением к его интересам, склонностям и чувствам его можно уверить поменять свое поведение. Умиротворение никогда не применяется к вещам, которые числятся неодушевленными, и к лицам, поведение которых в определенных обстоятельствах понятно с абсолютной точностью. Так что религия - так как она подразумевает, что миром управляют сознательные агенты, которых можно отвратить от их целей методом убеждения,фундаментально противоположна магии и науке. Для крайних само собой очевидно, что ход природных действий определяют не страсти либо причуды личных сверхъестественных созданий, а действие постоянных механических законов. Правда, в магии это допущение содержится имплицитно, зато наука его эксплицирует. Мистика нередко имеет дело с духами, другими словами с личными агентами, что роднит ее с религией. Но мистика обращается с ними точно так же, как она обращается с неодушевленными силами, другими словами, заместо того чтоб, подобно религии, умилостивлять и умиротворять их, она их заставляет и принуждает. Мистика исходит из догадки, что все личные существа, будь они людьми либо богами, в конечном итоге подчинены безличным силам, которые контролируют все. но из которых тем более может извлечь выгоду тот, кто знает, как ими манипулировать при помощи обрядов и колдовских чар. К примеру, в Старом Египте колдуны считали, что они могут заставлять даже высших богов делать их приказания, и в случае неповиновения угрожали им смертью. Время от времени чернокнижник, не доходя до таковых крайностей, заявлял в схожих вариантах, что разбросает на все четыре стороны кости Осириса либо, ежели тот будет упрямиться, разгласит посвященный ему священный миф. В Индии до реального времени великая троица индуизма - Брахма, Вишну и Шива - "подчиняется" брахманам, которые при помощи собственных чар оказывают на самые могучие божества такое действие, что те обязаны на небе и на земле смиренно делать приказания, которые их хозяевам-колдунам заблагорассудится дать. В Индии имеет хождение поговорка: "Весь мир подчинен богам; боги подчинены чарам (мантрам); а чары - брахманам; потому брахманы - наши боги". Заклинание духов с целью вынудить их служить человеку время от времени обозначается термином "экзоркизм" (в отличие от фактически магии и от умилостивительного культа). Конструктивной противоположностью магии и религии разъясняется та непреклонная враждебность, с которой священнослужители на всем протяжении истории относились к колдунам. Священника не могла не возмущать высокомерная самонадеянность чернокнижника, его надменность в отношении к высшим силам, бесстыдное притязание на обладание равной с ними властью. Жрецу какого-нибудь бога с его благоговейным чувством божественного величия и смиренным преклонением перед ним такие притязания должны были казаться неблагочестивой, богохульной узурпацией прерогатив, принадлежащих одному богу. Время от времени обострению данной враждебности содействовали наиболее низменные побуждения. Жрец провозглашал себя единственным подлинным заступником и настоящим посредником меж богом и человеком, и его интересы, равно как и чувства, нередко шли вразрез с интересами конкурента, который проповедовал наиболее верную и гладкую дорогу к счастью, ежели тернистый и скользкий путь снискания божественной милости. Но этот антагонизм, каким бы обычным он нам ни казался, по-видимому, возникает на сравнимо поздней стадии религии. На наиболее ранешних стадиях функции чернокнижника и священника нередко сочетались либо, точнее, не разделялись. Человек добивался благосклонности богов и духов при помощи молитв и жертвоприношений и сразу с сиим прибегал к чарам и заклинаниям, которые могли возыметь хотимое действие сами по для себя, без помощи бога либо беса. Короче говоря, человек совершал религиозные и волшебные ритуалы, произносил молитвы и заклинания на едином дыхании, при всем этом он не направлял внимания на теоретическую непоследовательность собственного поведения, ежели всеми правдами и неправдами умудрялся достичь хотимого. С примерами такового слияния либо смешения магии и религии мы уже сталкивались у меланезийцев и у остальных народностей. У народов, поднявшихся на наиболее высшую ступень культуры, смешение магии и религии сохранилось в качестве пережитка. Оно наблюдалось в Старой Индии и Старом Египте и поныне еще встречается в среде евро крестьянства. Один выдающийся спец по санскриту докладывает, "что в самый ранешний период, о котором у нас имеются подробные сведения, ритуал жертвоприношения изобилует приемами, от которых веет дыханием самой примитивной магии". Говоря о роли магии на Востоке, в особенности в Египте, доктор Масперо отмечает, что "нам не следует связывать со словом "мистика" тот уничижительный смысл, который почта безизбежно всплывает в уме современного человека. Старая мистика лежала в основании самой религии. Верующему, ежели он желал достигнуть расположения бога, ничего другого не оставалось, как прибрать его к рукам при помощи обрядов, жертвоприношений, молитв и песнопений, которые открыл ему сам бог и которыми этого крайнего заставляют сделать то, что от него требуется".

[Astrolog]

В необразованных слоях современной Европы продолжают оставаться в силе разные формы смешения магии и религии. Так, согласно одному сообщению, во Франции большая часть фермеров продолжает верить в то, что священник владеет тайной и неодолимой властью над природными стихиями. В случае последней угрозы средством чтения молитв, которые знает и имеет право произносить он один, но за произнесение которых он потом должен будет просить отпущение грехов, он может на время остановить либо направить вспять действие нескончаемых законов природы. Его воле подчиняются как будто бы ветры, бури, град и дождик. Подвластна ему и стихия огня: по одному его слову тухнет пламя. Французские фермеры были убеждены (а быть может, убеждены и поныне) в том, что при помощи особенных обрядов священники могут отслужить Святому духу обедню, которая оказывает на волю бога настолько расчудесное действие, что никогда не встречает противодействия с его стороны: бог обязан пожаловать все, что от него требуют, сколь бы раздражающим и опрометчивым ни было это требование. Люди, которые в последних жизненных ситуациях пробовали при помощи такового рода обрядов взять штурмом королевство небесное, не считали, что ведут себя непочтительно либо неблагочестиво. Белоснежное духовенство, обычно, отрешалось служить обедню Святому духу, но о монахах, в особенности о капуцинах, шла слава, что они уступают мольбам страждущих и несчастных с наименьшими угрызениями совести, Способность принудить к чему-либо божество, которую крестьянство в церковных странах приписывает священникам, является, по всей видимости, четким слепком с той возможности, которую причисляли своим колдунам древнейшие египтяне. Приведем иной пример. Во почти всех деревнях Прованса существует поверье, что священник владеет способностью отвращать бури. Таковая слава утверждается не за всяким священником, так что, когда в деревне сменяется пастор, прихожане жаждут выяснить, владеет ли новейший священник данной способностью. Они подвергают его испытанию при первых признаках мощной бури: принуждают заклинать грозовые тучи, и, ежели итог оправдывает ожидание, новенькому священнику обеспечены симпатия и уважение паствы. В приходах, где репутация ассистента приходского священника стояла тут выше репутации самого священника, и дела меж ними вследствие этого становились очень натянутыми, епископ время от времени был обязан перевести священника в иной приход. Гасконские фермеры также верят, что, для того чтоб отомстить своим противникам, злые люди время от времени склоняют священника отслужить обедню, именуемую обедней святого Секария. Знают эту обедню чрезвычайно немногие, и три четверти из их ни за что на свете не согласились бы ее отслужить. Лишь недобрый священник решится исполнить этот мерзкий ритуал, и сможете быть убеждены, что на ужасном суде он недешево за это заплатит. Викарий, епископ и даже архиепископ городка Оша не имеет права отпустить таковой грех. Одному только отцу римскому принадлежит это право. Служить обедню святого Секария можно лишь в разрушенной и запущенной церкви, где ухают ко всему безучастные совы, где в сумерках бесшумно летают летучие мыши, где ночами останавливаются на ночлег цыгане и где под оскверненным алтарем спрятались жабы. Сюда-то и приходит ночкой недобрый священник со собственной любимой. Ровно в одиннадцать часов он начинает задом наперед бормотать обедню и кончает ее, как часы зловеще пробьют полночь. Священнику помогает его любовь. Гостия, которую он благословляет, черна и имеет форму треугольника. Заместо того чтоб причаститься освященным вином, он пьет воду из колодца, в который было брошено тело некрещеного малыша. Символ креста он чертит на земле, и притом левой ногой. Делает он также много остальных вещей, на которые ни один хороший христианин не мог бы даже посмотреть без того, чтоб его до конца жизни не поразила слепота, глухота и немота. А тот, по чьей душе отслужили такую обедню, мало-помалу усыхает. Никто не может огласить, что с ним. Докторы и те ничего не могут осознать. Им и невдомек, что его медлительно гробит обедня святого Секария.

[Astrolog]

Слияние и соединение магии и религии в различные эры встречается у почти всех народов. Но есть основания считать, что такое слияние не является изначальным и что было время, когда в ублажении желаний, которые выходят за границы конкретных животных вожделений, человек полагался единственно на магию. Во-1-х, к предположению, что в истории населения земли мистика древнее религии, нас может склонить Рассмотрение самых базовых понятий магии и религии. Мы удостоверились, что мистика является менее как ошибочным применением простых интеллектуальных операций, а конкретно ассоциации идей по сходству и ассоциации идей по смежности. Религия же за видимой завесой природы подразумевает действие стоящих над человеком сознательных либо личных сил. Допущение личных агентов, разумеется, труднее, чем обычное признание сходства либо смежности идей, а теория, ставящая ход природных явлений в зависимость от сознательно работающих сил, сложнее для осознания. Для ее постижения требуется куда наиболее высочайший интеллектуальный уровень, чем для осознания того, что действия и предметы следуют друг за другом из-за смежности либо сходства. Даже животные сравнивают идеи предметов, которые похожи друг на друга либо встречались рядом вместе в их опыте. В неприятном случае они не прожили бы и дня. Но кто отважится приписать животным веру в то, что природные явления находятся во власти множества невидимых животных либо 1-го большого, необычайно мощного животного, находящегося вне пределов видимого мира? Мы не будем, возможно, несправедливы по. отношению к бессловесным тварям, ежели оставим честь изобретения религиозной доктрины за человечьим разумом. Ежели мистика выводится конкретно из простых действий мышления и является, по существу, ошибкой, в которую человечий разум впадает практически спонтанно, то религия лежит на понятиях, которые чуть ли по плечу интеллекту животного. На этом основании можно представить, что в эволюции людского рода мистика появилась ранее религии; что человек стремился подчинить природу своим желаниям силою чар и заклинаний до того, как стал решать пробы задобрить и смягчить замкнутое, капризное и гневное божество ласковой, вкрадчивой молитвой и жертвоприношениями. Вывод, к которому мы пришли дедуктивным методом, рассматривая фундаментальные идеи магии и религии, находит индуктивное доказательство: к примеру, аборигены Австралии, которые являются более отсталыми из всех узнаваемых нам племен дикарей, повсеместно прибегают к магии, тогда как религия в смысле умилостивления и умиротворения высших сил им, по-видимому, практически неизвестна. Проще говоря, каждый австралиец является магом, и ни какой-то из них не является жрецом, каждый представляет, что при помощи симпатической магии он может оказать влияние на собственных соплеменников и на протекание природных действий, но никто не помышляет о умиротворении богов методом молитвы и жертвоприношений. Ежели в этом более отсталом из человечьих обществ мы обнаруживаем настолько явное внедрение магии при полном отсутствии религии, то не разумно ли представить, что в некий период собственной истории все цивилизованные народы мира прошли через схожую стадию интеллектуального развития, что они также пробовали принудить великие стихии природы делать свои желания, до того как поразмыслили о снискании их милости через приношения и молитвы? Короче говоря, не прошло ли все население земли через эру магии, подобно тому как в области материальной культуры оно прошло через каменный век? Есть весомые основания для положительного ответа на этот вопросец. Обозревая зону обитания населения земли от Гренландии до Пламенной Земли и от Шотландии до Сингапура, мы замечаем, что религиозные воззрения разделяют не только лишь народы и расы. Они оказывают свое действие на людей и на уровне наиболее маленьких соц единиц, к примеру на уровне стран и республик. Не достаточно того, они расщепляют городка, селения и даже семьи. Поверхность всех обществ мира изборождена и подточена расщелинами и зияющими трещинами, которые образовались под разлагающим влиянием религиозных распрей. Но ежели выйти за границы различий религиозных систем, которые затрагивают в основном интеллигентную, мыслящую общественную прослойку, то мы найдем полную гармонию в вопросцах веры посреди глуповатых, слабеньких, невежественных и суеверных людей, которые, к огорчению, составляют большущее большая часть людского рода... Данной поистине всеобщей, вселенской верой является вера в действенность магии. В то время как религиозные системы различны не только лишь в различных странах, да и в одной стране в различные эры, симпатическая мистика постоянно и везде в собственной теории и практике остается, по существу, схожей. У невежественных и суеверных прослоек современной Европы система магии во многом та же, что была тысячелетия назад в Индии и Египте и продолжает существовать у самых одичавших племен, сохранившихся до реального времени в отдаленных уголках мира. Ежели созидать аспект истинности в численном доминировании, то мистика с куда огромным правом, чем церковная церковь, может начертать на собственном знамени девиз: "Quod semper, quod ubique, quod ab omnibus".

[Astrolog]

Постоянно, везде, всеми [признается] (лат.). В нашу задачку не заходит рассмотрение того, какое действие оказывает на будущее населения земли наличие в жизни каждого общества глубинного пласта дикости, не затрагиваемого поверхностными переменами религии и культуры. Проникнув в глубины магии, беспристрастный наблюдающий увидел бы в ней не что другое, как постоянную опасность цивилизации. Мы, как видно, движемся по узкой корке, которая может в хоть какой момент треснуть под действием дремлющих подземных сил. Время от времени глухой рокот либо нежданно вырвавшийся на поверхность язык пламени указывают на то, что происходит под нашими ногами. Время от времени просвещенную часть населения земли поражает заметка в газете, в какой рассказывается о том, что в Шотландии было найдено истыканное булавками чучело, сделанное с целью уничтожить несносного помещика либо священника; что в Ирландии дама была поджарена на слабом огне по обвинению в чернокнижничестве; что в Рф ради производства свеч из людского жира, при свете которых воры надеются незаметно обделывать свои ночные делишки, была убита и разрезана на кусочки девченка, тело которой пошло на изготовка свеч. Возобладают ли те влияния, которые содействуют прогрессу, либо те, которые грозят повредить все, что достигнуто? Окажется ли посильнее импульсивная энергия меньшинства, влекущая население земли к новеньким вершинам, либо мертвый груз предрассудков большинства, погружающий его во мрак? Вопросцы эти входят в компетенцию мудреца, моралиста и муниципального деятеля, чей орлиный взор пронзает будущее, а не в компетенцию умеренного ученого, изучающего прошедшее и настоящее населения земли. Нас интересует иной вопросец: в которой мере единообразие, всеобщность и всепостоянство веры в магию, по сопоставлению с нескончаемым разнообразием и текучестью религиозных учений, дает основание считать, что 1-ая представляет собой наиболее грубую и раннюю фазу в развитии людского интеллекта, через которую на пути к религии и к науке прошли (либо проходят) все расы? Ежели представить, что эра магии повсеместно предшествовала эре религии, то, естественно, подлежат исследованию предпосылки, которые побудили население земли (либо его часть) бросить теорию и практику магии и перейти к религии. Ежели взять в расчет количество, обилие и сложность подлежащих разъяснению фактов и скудность наших сведений, то чуть ли можно надеяться на совсем удовлетворительное разрешение настолько глубочайшей трудности. Самое большее, чего же можно достичь при сегодняшнем состоянии наших познаний, - это выдвижение наиболее либо наименее правдоподобной гипотезы. Со всей соответствующей скромностью я бы предложил последующую гипотезу: признание присущей магии ложности и бесплодности побудило мыслящую часть населения земли заняться поисками наиболее настоящей теории природных явлений и поболее плодотворного способа использования природных ресурсов. С течением времени чуткие люди, обязано быть, увидели, что в реальности волшебные ритуалы и заклинания не приносят результатов, на которые они рассчитаны. Великое открытие недейственности волшебных процедур произвело, возможно, конкретный, хотя и медленный, переворот в разумах тех, у кого достало сообразительности его сделать. Открытие это привело к тому, что люди в первый раз признали свою неспособность по собственному произволу манипулировать силами природы, которые до тех пор числились на сто процентов находящимися в их власти. Это было признанием собственного невежества и беспомощности. Люди узрели, что воспринимали за предпосылки то, что такими не являлось, потому все их старания действовать при помощи этих воображаемых обстоятельств оказались тщетными. Истязающий труд затрачивался даром, пытливая изобретательность расточалась бесцельно. Люди дергали нити, к которым ничего не было при вязано. Им казалось, что они шли прямо к цели, тогда как в реальности они блуждали по кругу. Природные явления, которые люди при помощи магии старались вызвать, происходили, но совершалось это без вмешательства человека: дождик все так же падал на иссохшую почву, солнце все так же совершало свое дневное, а луна ночное круговращение, молчаливая процессия времен года все так же двигалась по земле в всякую погоду. На свет по-прежнему рождались люди для трудов и страданий, и по-прежнему опосля недлинного пребывания на земле они надолго уходили к праотцам в заоблачную обитель. Все шло своим обыденным ходом, но для того, с чьих глаз спала пелена, это сейчас смотрелось по другому. Он не мог наиболее тешить себя приятной иллюзией, что управляет движениями земли и неба, что стоит ему убрать с управляющего колеса свою слабенькую руку, и светила прекратят свои великие круговращения. Он наиболее не лицезрел в погибели собственных противников либо друзей подтверждение неодолимой силы собственных собственных либо вражеских заклинаний. Сейчас он знал, что как друзья, так и неприятели пали жертвами силы наиболее могущественной, чем та, которой владел он сам: они подчинялись судьбе, перед которой и он бессилен.

[Astrolog]

Итак, наш простой философ, оторвавшийся от прежних якорных цепей, носимый по бурному морю сомнения и неопределенности, жестоко поколебленный в собственной прежней вере в себя и свои силы, обязано быть, был совсем сбит с толку и выведен из равновесия, пока, подобно кораблю, который опосля бурного путешествия прибывает в тихую гавань, не тормознул на новейшей системе веры и деяния, разрешившей его тревожные сомнения и давшей подмену (пусть непрочную) верховной власти над природой, от которой он был обязан отречься. Ежели весь большой мир продолжал идти своим ходом без помощи его и ему схожих, то происходило это, естественно, поэтому, что имелись остальные существа, похожие на него, но куда наиболее могущественные, направлявшие, будучи сами невидимыми, течение природы и порождавшие различные серии явлений, которые человек до этого времени ставил в зависимость от совершаемых им волшебных обрядов. Сейчас он сообразил, что эти высшие существа заставляли дуть штормовой ветер, блистать молнию и громыхать гром. Это они заложили основание земной тверди и положили пределы неспокойному морю. Это они принудили сиять славные небесные светила, дали еду птицам небесным и добычу одичавшим животным пустыни, отдали приказ плодородной земле рождать в изобилии, высочайшим холмиком - одеться лесами, кипящим источникам - бить из-под скал в равнинах, а зеленоватым пастбищам - раскинуться на берегах размеренных вод. Это они вдохнули в человека дыхание жизни и насылали на него голод, чуму и войны. Человек обращался сейчас к сиим могущественным созданиям, униженно прося в собственной зависимости от их незримой силы, умоляя даровать ему различные блага, защитить от угроз, которыми со всех сторон окружена жизнь смертного, привести его бессмертный дух, освобожденный от телесного бремени, в счастливый мир, недостижимый для боли и тревог, в мир, где он мог бы надолго успокоиться в блаженстве и радости совместно с душами остальных благочестивых людей. Можно представить, что так, либо приблизительно так, самые прозорливые из людей сделали великий переход от магии к религии. Но даже в их схожая перемена не могла произойти в один момент. Совершалась она, возможно, чрезвычайно равномерно и для собственного наиболее либо наименее полного завершения востребовала почти всех лет. Признание человеком того, что он бессилен оказать существенное влияние на ход природных действий, пришло, обязано быть, равномерно: он не мог сходу, одним ударом отрешиться от собственного воображаемого господства. Шаг за шагом освобождался человек от собственной гордыни, пядь за пядью со вздохом сожаления сдавал свои позиции. То он признавал себя неспособным подчинить собственной воле ветер, то дождик, то солнце, то гром. Природные стихии одна за иной выпадали из-под его влияния до того времени, пока то, что когда-то казалось королевством, не сжалось до размеров тюрьмы. Человек все наиболее проникался чувством своей слабости и сознанием могущества невидимых созданий, которые его окружали. Религия начинается со слабенького, частичного признания существования сверхличных созданий, но с скоплением познаний человек приходит к признанию собственной полной и абсолютной зависимости от божественного начала. Его в прошедшем непринужденная манера держать себя с богом сменяется глубочайшей прострацией перед загадочными, невидимыми силами, и подчинение их воле становится величайшей добродетелью. In la sua volontate e nostra pace. Но это углубление религиозного чувства и прогрессирующее подчинение божественной воле во всех вопросцах касается лишь людей высочайшего разума, чей кругозор довольно широкий, чтоб понять громадность мира и незначительность места человека в нем. Люди же недалекого разума не в состоянии понять великих идей: их слабенькому зрению ничто, не считая их самих, не представляется вправду великим и принципиальным. Они вообщем чуть ли поднимаются до религиозных воззрений. Их, правда, обучают наружному соблюдению религиозных предписаний и исповеданию религиозных учений, но в глубине души они цепляются за старенькые волшебные суеверия, которые религия может отторгать и осуждать, но искоренить которые она не властна, так как своими корнями они глубоко уходят в ментальную (психологическую) структуру большого большинства рода людского. Наше успокоение - в его воле (мал.). У читателя может появиться соблазн спросить: "Почему же умные люди не могли ранее найти ошибочность магии? Как могли они продолжать питать иллюзии, которые постоянно приносили разочарование? Почему они упрямо разыгрывали освященные веками пантомимы, бормотали праздничный вздор, который не приносил никакой полезности? Почему они цеплялись за верования, которые настолько очевидно противоречили опыту? Как решались они повторять опыты, которые настолько нередко оканчивались неудачей?" Дело в том, что ошибку тут было далековато не так просто найти, неудача ни в коем разе не была тривиальной, так как во почти всех вариантах - может быть даже, в большинстве их - хотимое событие по истечении какого-то времени опосля совершения ритуала, направленного на то, чтоб его вызвать, вправду наступало. Для осознания того, что его предпосылкой не непременно был ритуал, требовался необычайно чуткий разум. За ритуалом, при помощи которого желали вызвать ветер либо дождик либо наслать погибель на неприятеля, постоянно в какой-то момент следовало хотимое событие, и первобытного человека можно извинить за то, что он разглядывал это событие как прямой итог ритуала и как наилучшее подтверждение его эффективности. Точно так же ритуалы, отправляемые днем, чтоб посодействовать солнцу взойти, и в весеннюю пору, чтоб разбудить дремлющую землю от зимнего сна, по последней мере в зонах умеренного климата, будут безизбежно увенчиваться фуррором. Ведь в этих зонах солнце каждое утро зажигает на востоке собственный золотой светильник, а весенняя земля из года в год одевается богатым зеленоватым нарядом. Потому практичный дикарь с его консервативными инстинктами мог остаться глух к словам конструктивного философа, который дозволил для себя намекнуть на то, что в конце концов восход солнца и приход весны могут не быть прямыми следствиями пунктуального выполнения тех либо других каждодневных либо ежегодных обрядов и что, может быть, деревья будут расцветать, а солнце всходить и без выполнения обрядов. Естественно, что эти скептические догадки были отвергнуты соплеменниками с негодованием и презрением, как пустые фантазии, губительные для веры и разительно противоречащие опыту. "Что быть может понятнее того, - отвечали ему, - что солнце зажигает в небе собственный великий огонь, так как я на земле зажигаю свечку за два пенса? А когда я в весеннюю пору надеваю собственный зеленоватый наряд, как могут деревья не сделать такого же?! Это всем известные факты, и на их я опираюсь. Я просто практик, а не ваш брат теоретик, ловец блох и резонер. Возможно, теории и спекуляции - дело по-своему хорошее, и я не имею ни мельчайшего возражения против того, чтоб вы ему предавались. Но разрешите мне придерживаться фактов; тогда, по последней мере, я буду знать, на каком я свете". Ошибочность этого рассуждения для нас очевидна поэтому, что оно выстроено на фактах, относительно ложности которых у нас издавна нет никакого сомнения. Но ежели аргумент подобного рода выдвигается применительно к вопросцам, находящимся в процессе обсуждения, то не станет ли британская аудитория аплодировать ему как здравому не сочтет ли она его создателя человеком усмотрительным, быть может, не блестящим не красивым, но полностью адекватномыслящим и практичным. Ежели такие аргументы числятся здравыми в нашем обществе, то стоит удивляться тому, что в течение долгого времени не удавалось найти их ложность дикарю?